Хорошо. Значит, у них есть шанс не стать жертвами.

Я пронесся оставшееся расстояние, на бегу уклоняясь от стоячих луж воды — дождь прекратился, по крайней мере, на некоторое время — и мусорных баков. Переулок в конце сузился, упираясь прямо в хижину, скрывающую вход в лабораторию Мирнина.

Кто-то услужливо выбил дверь, и я, не сбавляя скорости, спрыгнул с лестницы, приземляясь обеими ногами на каменный пол, и несколько секунд осматривал беспорядок, развернувшийся передо мной.

Святое дерьмо. У кого-то определенно была истерика, или драка. Зная Мирнина, я бы поставил на первое.

Я отпихну книги с пути — книг было много — и где-то под грудой услышал грохот стекла. Я знал, что искать, но стоило лишь гадать, оставил ли он всё на тех же местах с моего последнего посещения. Мирнину нравилось делать перестановки.

Сильно.

Паук Боб чувствовал себя прекрасно, сидя на своей паутине в аквариуме возле потрепанного кожаного кресла Мирнина. Он вырос почти до размеров тарантула. Я задумался, чем Мирнин его кормил, но это не мое дело, только не сегодня. Я продвинулся к резервуару, пока восемь глаз-бусинок наблюдали за мной, и открыл химический шкаф, на установке которого настояла Клер, чтобы использовать его для опытов с веществами, которые могли обжечь плоть или стать причиной ужасной смерти.

Внутри, все бутылки были целы и четко помечены аккуратным почерком Клер. Я остановился на секунду, глядя на это, потому что было чувство, что она была здесь, стояла рядом со мной, но это лишь иллюзия, не реальность. Настоящая Клер заперта в доме, как когда-то было со мной.

Это просто… остаточное явление. Принятие желаемого за действительное.

Я заглянул в список и схватил две бутылки. Клер оставила сумку в углу, и я начал наполнять ее. Химикаты были только частью того, что требовалось Мирнину — ему также понадобилось оборудование, походившее на дефибриллятор. Он набросал эскиз своей небрежной, но странно точной, рукой, и я поднял его, чтобы сравнить с каждым диковинным агрегатом в поле зрения.

Вот, на пятом столе, стояла штуковина, которую он нарисовал. Я схватил ее.

Последний пункт из списка, однако, не был в поле зрения, и я потратил бесконечные, разочаровывающие минуты, открывая шкафы и вываливая содержащееся там дерьмо, в попытках отыскать его. Черная кожаная сумка, похожая на старомодный докторский набор.

Сумки нигде не было.

— Я бы спросил, ищешь ли ты что-нибудь, но это и так довольно очевидно, — прозвучал скрипучий голос позади меня. Я не чувствовал чьего-либо приближения, но я знал этот голос, очень хорошо знал, и его ни с кем другим нельзя было спутать.

Просто плоское и серое изображение отца Шейна.

Я старался особо этого не показывать рядом с Шейном, но я ненавидел его отца. Ненавидел его больше, чем любого другого человека или существо, или кого бы то ни было на всей планете. Это не по какой-то определенной причине, хотя он делал ужасные вещи и мне, но с этим я мог бы справиться, как бы плохо это ни было. Нет, причиной было то, во что он превратил каждый день всей жизни Шейна. Было достаточно скверно, когда он был всего лишь пьяницей, превращающим своего сына в такого же хулигана, как и он сам, но стало в десять тысяч раз хуже, после смерти сестры и матери Шейна, когда одержимость Фрэнка уничтожить вампиров Морганвилля перекрыла все то хорошее, что осталось внутри.

У Шейна в жизни была большая темная полоса, но, честно говоря, я всегда удивлялся, что в нем есть что-то еще кроме этой темноты, после всего, что ему пришлось пережить.

Из-за его отца.

Поэтому, не оборачиваясь, я сказал, — Отвали, Фрэнк, пока я не нашел твою банку и не раздавил твой мозг, как вареный помидор.