— Скотт тоже будет взбешен, — заметил я.

— Но почему? Что с ними происходит?

— Ну… они хотят что-то выяснить для себя, — сказал я, — Поэтому они так круто обходятся друг с другом.

— А что им нужно выяснить? — спросила Бо

Мне не очень хотелось объяснять Бо цель этой поездки — я боялся запутаться, но в то же время стремился произвести на нее впечатление, поэтому я как можно небрежнее сказал, что для них это не просто случайная поездка в. Фужер.

— Тут нечто гораздо более важное, — сказал я.

— Почему? — спросила Бо.

Я пересказал ей то, что говорил мне Скотт: он и Хемингуэй подвергают их дружбу своего рода испытанию, потому что хотят узнать друг о друге, настоящий ли это Хемингуэй и настоящий ли Фицджеральд, либо оба притворяются и выдают подделки за свою истинную сущность.

— Какой ужас, — сказала Бо. — Неужели это правда?

— Конечно, — авторитетно сказал я. — Вот почему между ними все время идет внутренняя война.

Парусиновый верх «фиата» промок почти насквозь, но я так блаженствовал, что мог бы хоть полночи просидеть в этой отсыревшей итальянской коробочке. Я был страшно доволен собой, потому что, как мне думалось, я наконец-то произвел на нее впечатление. Но потом я сообразил, что, пожалуй, впечатление оказалось слишком сильным, поскольку Бо не намерена была поступать так, как поступал я. Она вовсе не желала держаться в стороне, как я, и изображать нечто вроде греческого хора. Первым ее побуждением было немедленно вмешаться.

— Надо что-то делать, — сказала она.

— Что, например? — нервно спросил я.

— Не знаю. Но надо как-то им помочь, Кит. Это наш долг.

Я сказал, что вмешиваться было бы ошибкой.

— Я бы крепко подумал перед тем, как действовать.

— Почему? Разве вы не хотите им помочь?

Не успел я сказать, что наши старания помочь могут только ухудшить дело, как из «Hotel de France» вышел Хемингуэй, набычившийся, как боксер, выходящий на ринг. Он сказал, что Скотта там нет.

— Они даже его не видели.

— Значит, надо ехать обратно, к лесу, — сказала Бо.

— Господи, это еще зачем?

— Потому что он, наверно, ждет нас под тем деревом.

— Ну нет, я не намерен раскатывать туда и обратно, — сказал Хемингуэй.

— Почему?

— Потому прежде всего, что поездка в Фужер — это была его затея, так что пусть добирается сюда как знает.

— Но он будет ждать, Эрнест. Я же оставила записку, чтобы он нас ждал.

— А я тебе говорил, что никаких записок не надо. Если он там ждет, значит, он спятил.

— Но он ждет. Я знаю.

— Ладно. Поезжайте сами, и пусть мальчуган ведет машину. Для того его Скотти и взял.

— Нет. Поведете вы, Эрнест. Вы должны поехать с нами, — прожурчал мимо меня голосок Бо, и, не глядя на Хемингуэя, я понял, что он поедет. Он сел в машину, завел «фиат», сказал «дерьмо собачье» и повез нас к Майеннскому лесу так, будто гнал санитарную машину сквозь пули и взрывы.

Дождь не прекращался, и начинало темнеть.

— Нет его здесь, — сказал Хемингуэй. — Я же вам говорил. — Всю дорогу Хемингуэй был угрюм и молчалив, теперь он стал угрюмым и раздраженным. — Хорошую же кутерьму ты затеяла, Бо, — сказал он.

— Нет. Это вы ее затеяли, — спокойно сказала она. — Вы не должны злиться на Скотта.