— Теперь ты одет как следует, Фитцджеральд, так что можно ехать.

Но Скотт опять окрысился.

— Ты думаешь, я пьян, да?

— Нет, не думаю. Ты так вымок и такой ты жалкий, что не можешь быть пьяным.

Я взял Бо за локоть и, хоть она сопротивлялась, отвел ее к машине.

— Но они же опять начнут ссориться, — прошептала она.

— Не начнут. Но пусть они сами разберутся. Вы ничем не можете помочь.

— Вы говорите, как старый дед, — сказала она.

— Иногда я и чувствую себя старым дедом.

Мы сели на заднее сиденье «фиата» и смотрели спектакль, который отлично разыгрывал Хемингуэй. В нем, как никогда еще, сказывался английский офицер, спокойно, но властно управлявшийся со старым, но уставшим солдатом, который никак не хотел вылезать из хлюпающей грязи окопа. Капитан Хемингуэй был на высоте — не знаю, что он там говорил на этом раскисшем от дождя майеннском поле боя, но я видел, как Скотт очень точно вошел в свою роль, тонко ее чувствуя, как хороший природный актер. Так я видел это и понял, что не ошибся, когда Скотт вытянулся и ловко, по-английски, отдал ему честь, а потом четко зашагал за ним, повторяя «левой, правой, левой…».

Когда они подошли к машине, Хемингуэй был подтянут и бодр и, очевидно, все еще чувствовал себя командиром.

— Хочешь вести машину? — спросил он Скотта.

— Нет. Веди сам.

— Ты ведешь не хуже меня.

— Нет. Эта машина меня не признает, — сказал Скотт. — Она меня ненавидит. Прямо напасть какая-то.

— Это я во всем виновата, Скотти, — вмешалась Бо. — Я напрасно вас отослала. Простите меня.

— Можете получить мою шляпу, — сказал Скотт.

Но Бо поклонилась, и поцеловала его, и сказала:

— Вы такой чудесный человек. Вы просто молодчина. А Эрнест очень беспокоился о вас.

Этим Бо все и испортила.

— Вы дьявольски правы, я о нем беспокоился, — быстро вмешался Хемингуэй. — Я думал, что он пьян. И один бог ведает, куда бы нас завели наши поиски, если Вы он действительно был пьян.

— А, черт бы тебя взял! Неужели нельзя хоть раз не тыкать мне этим в глаза? — жалким тоном сказал Скотт. — Хоть один раз…

Мы подъехали к Фужеру в полном молчании, и хотя Мне было понятно, что» их связывает нечто гораздо более важное, чем эти перепалки сгоряча, все же я сомневался, надолго ли хватит у них доверия друг к другу. Их, должно быть, постоянно мучило то, что они за собой знали и что им хотелось преодолеть, истребить или забыть.

Глава 5

Я до сих пор не знаю, как объяснить поведение Скотта в Фужере — мстил ли он Хемингуэю, съязвившему насчет его пьянства, или просто ухватился за возможность затеять очередную грызню. Как всегда в спорах, они не выбирали выражений и часто прибегали к самым грубым приемам, чтобы одержать верх, или доходили до жестокости, стараясь уязвить противника. Хемингуэй был жесток к Скотту, чуть ли не обозвав его алкоголиком, а потом и Скотт обошелся с ним, как нам казалось, чересчур жестоко; правда, к концу нашего путешествия я уже не был так уверен в этом. Но что бы мы ни думали, а Скотт ему ничего не простил, и это чуть не привело к трагедии.

Целью нашего путешествия был Фужер, городок, где они должны были выяснить, кто лучше описал его — Бальзак или Гюго, — и разрешить свой литературный спор. Но под вечер за обедом Хемингуэй заявил, что он приглашен на охоту в одно старинное поместье милях в двадцати к югу и собирается завтра уехать туда.

— Ты хочешь нас бросить? — спросил Скотт.