— Пусть будет, как ты желаешь, — согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.

Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.

— Успокойся, дочь моя, — сказал он ей. — Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.

— Это слабое утешение, Повелитель, — ответила она с глазами, полными слез.

— Это был лучший из людей.

— Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.

— Да, Повелитель, но это совсем другое дело.

— Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? — Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.

— Потому что я любила его, Повелитель, — ответила она наконец.

На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.

— Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?

Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.

— Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? — спросил тогда Олдур. Она подняла голову.

— Это же невозможно, Повелитель, — сказала она. — Пожалуйста, не шутите так над моим горем.

— Давай, однако, будем считать, что это возможно, — ответил Ал. — Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?

— Всем сердцем, Повелитель.

— А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?

Она опять прикусила губу.

— Он станет моим мужем, Повелитель, — выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.

— И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.

— Дерник никогда не был заурядным, — сказала она с неожиданной пылкостью.

— Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.

— Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.

— Разве это так важно, Повелитель?

— Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?

Она беспомощно посмотрела на него.

— Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?

Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:

— Да.

Гарион был потрясен — и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования.

Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур — добрый бог.

— Я приму эту жертву, Полгара, — говорил Олдур. — Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. — И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.

— Как он только мог сделать это? — спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.

— Что сделать?

— Попросить ее отказаться от своей силы.