Четвертаков потом, после выхода с больничного, попытался подать на Ильина рапорт, но остальные участники столпотворения его очень энергично от такого глупого поступка отговорили, чуть не отправив в госпиталь еще раз.
Второй пулей Ильин достал Юрку. Кто-то потом говорил, что можно было не стрелять на поражение, типа обойтись раной в плече или в крайнем случае груди. Кто-то, в мероприятии не участвовавший. Большинство молча согласились с майором – рисковать было нельзя. Странно, но почти полгода после этого с Ильиным никто в Управлении не разговаривал. Даже те, кого он спас. А еще, как это ни смешно, майору-таки запретили носить оружие в Управлении.
Нормальных в Управлении нет. Все находятся в разной степени идиотизма и шизофрении. Семь самоубийств за последние три года – тут впору всех психологов отправлять на переучивание… Или на виселицу, психоаналитиков долбаных.
Ильин поставил «тойоту» напротив своей пятиэтажки. Гаража у него принципиально не было, иногда он даже оставлял свою машину, не закрывая салон. И – ничего. Во-первых, ментовская фуражка возле заднего стекла… Или это «во-вторых», а во-первых – обшарпанный кузов и год выпуска?
Дверь в подъезд, сколько себя помнил Ильин, никогда не закрывалась. Лестница и лестничные клетки убирались, но не слишком часто, чтобы не баловать и не приучать. Ремонт последний раз проходил лет пять назад…
Эти пятиэтажки вообще собирались снести, а жильцов – выселить. Программу должны были выполнить к две тысячи десятому, но в две тысячи седьмом грянула Встреча. А при начале конца света все программы по реконструкции жилья летят ко всем чертям. В первую очередь.
Пока разобрались, что в ближайшее время катастрофа отменяется, прошло почти три года, потом так и не решили, отменяется или только откладывается… В общем, Ильин жил в однокомнатной квартире на четвертом этаже пятиэтажного дома, признанного аварийным еще в прошлом веке.
Телевизор включился сразу, как только Ильин вошел в комнату. Над телевизором желтым высветилась голографическая «напоминалка», приглашая обратить внимание на передачи, пропущенные хозяином за три дня его отсутствия.
Информация о сегодняшних новостях была выделена красным цветом. Телевизор был особо проинструктирован на тему чрезвычайных происшествий и катастроф. В смысле – вылавливать в Сети и складировать. Местные – в первую очередь.
Ильин снял с себя мундир, бросил его на диван, сам сел в кресло напротив телевизора. Многие сейчас тратились на голоприемники, в крайнем случае – стереовизоры. Ильин обходился обычным, плазменным. Меньше занимает места, отвечал Ильин на вопросы, стараясь, не дай бог, не упомянуть о возможностях обратной связи навороченных аппаратов.
Обычный телевизор оставлял хоть какую-то иллюзию неприкосновенности жилища.
Железнодорожная катастрофа в двадцати километрах от Речинска. Ильин кашлянул. Железнодорожная катастрофа…
Ильин выбрал в меню строчку воспроизведения, шевельнул пальцами над сенсорной пластиной.
Запустил без звука. Это позволяло составить первое впечатление без влияния дебильных комментариев журналистов.
Вначале – кадр, снятый с вертолета. Знакомая местность плавно разворачивалась на экране: излучина реки Смолки, железнодорожный мост… Ни Территория, ни Границы в кадр, естественно, не попали, но гуляющая по горизонту камера создавала впечатление свободы и открытости.
В левом нижнем углу белые цифры времени съемок. В правом верхнем – время трансляции. Все – честно. Все – объективно.
Вертолет развернулся и прошел над полотном железной дороги, словно собирался штурмовать станцию. Летчик – военный. Около Территорий гражданские не летают.
Вагоны пострадали по-разному. Два первых, вместе с локомотивом, слетели с рельсов, остальные – частью опрокинулись, частью стояли почти не поврежденные. |