— Для меня доказывает.

— Шестидневная война была чудом, настоящим чудом. Наше издательство выпустило книгу об этой войне, и она очень хорошо расходилась. В Лиссабоне тоже есть евреи, правда, немного: те, кто бежал от Гитлера и прочих. Недавно сюда приезжал представитель Израиля.

Старые часы с большим маятником пробили девять. Девочки встали и, стараясь не шуметь, начали убирать со стола. Один из мальчиков пожал мне руку и вышел из комнаты. Сеньор де Албейра положил книгу обратно в ящичек. Стемнело, но свет не зажигали. Я догадался, что это из-за меня. Наверное, они где-нибудь читали, что свет в Шаббат не зажигают до появления третьей звезды. Комната наполнилась тенями.

Я почувствовал забытое томление субботних сумерек. Вспомнилось, как молилась моя мама: «Бог Авраама…»

Мы долго молчали. В сумерках женщина как будто помолодела и стала ещё больше похожа на Эсфирь. Ее черные глаза смотрели прямо в мои — вопросительно и чуть недоуменно, словно она тоже узнала меня. Господи, это же и вправду Эсфирь — та же фигура, те же волосы, лоб, нос, шея. Меня охватила дрожь. Моя первая любовь ожила! Эсфирь вернулась! Только сейчас я понял, почему мне захотелось побывать в Португалии и почему сеньор де Албейра оказал мне такой радушный прием. Эсфирь выбрала эту чету, чтобы мы снова встретились.

Меня объял благоговейный ужас, и я ощутил все ничтожество человека перед океаном милосердия Божия. Я едва сдерживался, чтобы не броситься перед ней на колени и не осыпать ее поцелуями. Я вдруг сообразил, что почти не слышал ее голоса. В эту минуту она заговорила — это был голос Эсфири. Вопрос был задан по-португальски, но в нем звучала музыка идиша. Я понял, о чем она спрашивает, до всякого перевода.

— Вы верите в воскресение мертвых?

Я услышал свой голос как бы со стороны:

— Смерти не существует.

УЧИТЕЛЬ В МЕСТЕЧКЕ

В конце 1922-го, а может быть, шел уже январь 23-го, мне предложили место в Кошице. Я тогда уже не жил дома и был «просвещенным»: вместо ермолки и лапсердака носил польский картуз и короткий пиджак. Несмотря на это, Нафталия Терешполер попросил меня позаниматься с его детьми, так как, во-первых, был знаком с моим дедом, раввином Билгорая, а во-вторых, хотел, чтобы его дочери и сыновья изучали не одну только Тору, но еще и арифметику и научились хотя бы немного читать и писать по-польски.

Мне пообещали комнату, трехразовое питание и небольшое жалованье в марках. Злотый еще не был валютой в те времена.

Жил я тогда у дальних родственников в Билгорае. Однажды утром Нафталия остановил сани у крыльца нашего дома. Мои вещи: несколько рубашек, белье, носки, грамматика польского языка, учебник алгебры, изданный восемьдесят лет тому назад, и «Этика» Спинозы в немецком переводе — уместились в одном чемодане. Других книг я не взял — у Нафталии была своя еврейская библиотека.

Снег шел уже несколько дней, а накануне моего отъезда ударил мороз. На ярко-голубом небе не было ни облачка. Низкое золотое солнце горело, как лампа, которую, казалось, специально подвесили, чтобы осветить наши края: Билгорай Янов, Замошск, Томашцов. Голубоватые подушки снега искрились и сверкали. Чувствовалось, что еще немного — и солнечное тепло разбудит спящий в деревьях сок и раскроет притаившиеся в земле семена. Время от времени теплый ветерок приносил аромат придорожных сосен. Каркали, взмахивая крыльями, вороны. Мы миновали небольшую деревушку — с убеленных снегом крыш свисали сосульки, из труб поднимался дымок. Мне вспомнился гобелен, виденный однажды в хижине газды в Татрах. Гнедая кобыла поседела, словно ее внезапно настигла старость. Колокольчик на ее шее звенел без умолку, возвещая об отдыхе не от мира сего. Сани легко скользили вперед плавным зигзагом.