Пардальян уже собирался язвительно ответить на эту тираду, но не успел. Его опередила Жизель. Она бросилась к отцу, обвила руками его шею и самым кротким голосом сказала с мольбой:

— О батюшка, мой добрый батюшка!..

От целомудренной ласки дочери угрюмое лицо герцога просветлело. Он забыл обо всем на свете. Ему было понятно, что Жизель о чем-то просит. И он одобрил дочь нежной улыбкой.

— Ну, чего ты потребуешь, избалованное дитя?

— Батюшка, умоляю вас, окажите мне милость, — дрожащим голоском проговорила девушка.

— Как ты взволнована, — удивился герцог. — Значит, хочешь просить о чем-то серьезном, так?

— Настолько серьезном, что в зависимости от вашего ответа я буду самой счастливой или самой несчастной дочерью на свете, — потупилась Жизель.

— Если так — то можешь не сомневаться. Ради счастья моей обожаемой малышки я пойду на все, — заявил Карл Ангулемский.

Он говорил полушутя-полусерьезно, совершенно не подозревая, в какую ловушку может угодить. Жизелъ отлично это поняла. Но на губах у герцога играла снисходительная улыбка, глаза светились нежностью, и юной красавице стало ясно, что ради ее счастья отец действительно готов на все.

Девушка почувствовала, что уже почти добилась своего. Шаловливо улыбаясь, она взяла отца за руку и увлекла за собой. Герцог не сопротивлялся. Подведя его к настороженному Пардальяну, Жизель вдруг стала очень серьезной и самым ласковым и умоляющим тоном произнесла:

— Заклинаю вас, батюшка: помиритесь с господином де Пардальяном. Ведь, несмотря ни на что, он остался вашим лучшим другом… может быть, вашим единственным другом, монсеньор!

Карл Ангулемский был удивлен. Но, похоже, дружеские чувства еще не совсем угасли в его душе, ибо, услышав неожиданное предложение дочери, он не рассердился и не выказал никакого неудовольствия. Герцог не стал отворачиваться. Гордо принимая вызов, он сказал серьезно и немного грустно:

— Помириться с Пардальяном? Я только этого и хочу. Ради этого я готов пойти на любые жертвы. Но согласится ли Пардальян помириться со мной?

Это было сказано с самой убедительной искренностью, что делало герцогу честь, поскольку надо признать: многие на его месте повели бы себя совсем иначе, оскорбленные резкими обвинениями, которые недавно сорвались с уст Пардальяна. Были ли в поступке герцога Карла Ангулемского расчет или остатки прежнего чувства — все равно ответ герцога говорил о доброй воле.

Так как вельможа адресовал свой вопрос непосредственно Пардальяну, тот ответил:

— Герцог, я готов предать забвению нашу ссору. Я с радостью протяну вам руку. И я очень ценю проявленное вами благородство.

В голосе Пардальяна звучало сдержанное волнение. Оно передалось всем присутствующим. Растроганный герцог раскинул руки и воскликнул:

— Давайте же обнимемся, черт побери!

— Я хочу этого всем существом, — согласился Пардальян. Но он не бросился герцогу в объятия, а, устремив на него ясный взгляд, добавил:

— Вы знаете, монсеньор, что мы снова станем добрыми друзьями только при условии, которое я выдвинул, когда мы беседовали с вами во дворце Соррьентес.

Герцога будто окатили ледяной водой.