Леон предоставил рассыльному припарковать машину, а сам, за руку со Скотти, отправился по ленте тротуара к парадному крыльцу, ведущему к двери казино.

У самого крыльца, слева, за кустом, Леон давным давно пробил дыру в штукатурке и нацарапал вокруг нее несколько символов; в это утро он, вступив на лестницу, пригнулся, чтобы завязать шнурок ботинка, и, вынув из кармана пиджака пакетик, сунул его в эту дыру.

– Еще одна опасная для тебя вещь, да, папа? – шепотом спросил Скотти. Мальчик, полуобернувшись, разглядывал круглое солнце с лучами и процарапанные в зеленой краске фигурки из палочек и кружочков, врезавшиеся в штукатурку.

Леон выпрямился. Он смотрел сверху вниз на сына и пытался понять, с чего это он так разоткровенничался с ним. Впрочем, теперь это было уже неважно.

– Совершенно верно, Скотти, – сказал он. – И что это такое?

– Наш секрет.

– И это верно. Ты голоден?

– Как клоп. – В их диалогах встречалось множество излюбленных реплик.

– Тогда пойдем.

Солнце пустыни вливалось в окна, сверкало на медных сотейниках, в которых подали яичницу и копченую селедку. Они не были постояльцами отеля, но все же им подали завтрак «за счет заведения», поскольку все знали Леона как делового партнера основателя отеля и города Бена Сигела . Хотя официантки уже безбоязненно говорили вслух о «Багси» – Психопате – Сигеле.

Первым, из за чего Леон сегодня расстроился, было то, что он ел за счет именно этого покойника.

Зато Скотти наслаждался, потягивая кока колу с вишневым сиропом и оглядывая помещение умудренным взглядом прищуренных глаз.

– Теперь это принадлежит тебе, да, папа? – спросил он, когда они выходили через круглый зал, где размещалось казино. Сухо пощелкивали карты, кости чуть слышно катались по зеленому сукну, но Леон не стал смотреть ни на один из случайных раскладов или чисел, определявших данное мгновение.

Никто из крупье и распорядителей не подал виду, что слышал мальчика.

– Не надо… – начал было Леон.

– Я знаю, – перебил его Скотти, сразу устыдившись своей опрометчивости, – ты никогда не говоришь ничего важного рядом с картами.

Они вышли через дверь с номером 91 и были вынуждены подождать, пока подгонят автомобиль с другой стороны – той, где здание, благодаря единственному окну пентхауса, походило на лицо с одним глазом, уставившимся на пустыню.

«Карта «Император», – думал Леон, волоча за собою Скотти по тротуару потемневшей от дождя Центр стрит, – почему от нее не было никаких сигналов? Изображенный в профиль старик, сидящий на троне, скрестив ноги из за какого то физического изъяна. Это моя карта уже целый год. Я могу доказать это, предъявив Ричарда, моего старшего сына, а вскоре к доказательству прибавится и Скотти, идущий рядом со мною».

Он невольно задумался о том, каким мог бы вырасти Скотти, если бы не то, что должно с ним случиться. В 1964 году мальчику исполнился бы двадцать один год; интересно, есть ли уже где то на свете маленькая девочка, с которой он мог бы когда нибудь встретиться и жениться на ней? И найдет ли она себе кого нибудь другого?

Каким из себя мог бы стать Скотти, повзрослев? Толстым, тощим, честным, изворотливым? Унаследовал бы он отцовский талант к математике?

Леон взглянул сверху вниз на мальчика и подумал о том, сколько интересного Скотти нашел среди потемневших от дождя деталей улицы – яркие красные и голубые неоновые иероглифы в круглых окошках баров, промокшие уличные навесы, хлопающие на сыром ветерке, автомобили, проплывавшие, будто субмарины, в рассеянном сером свете…

Он вспомнил, как несколько месяцев назад Скотти бегал среди залитых ярким солнцем розовых кустов, окаймлявших территорию «Фламинго», и кричал: «Смотри, папа! Листья такого же цвета, как страна Оз!» Леон отлично видел, что все листья на кустах тусклого темно зеленого цвета, почти черные, и на мгновение даже испугался, что у Скотти нарушено цветовое восприятие, но потом присел на корточки рядом с сыном, голова к голове, и увидел, изнанка у каждого листа ярко изумрудная, но этого не может увидеть ни один прохожий выше четырех футов роста.