— Зря ты их разбудил. Девочку напугал.

— Ее напугаешь!

Мария бегала по саду, как коза. А вот у бедного Коли впервые сдали нервы. Когда я впотьмах налетел на него у сарая, он завизжал так дико, что сбежались остальные. «Сумели заразить этим чертовым монахом!» — процедил он сквозь зубы и удалился в дом.

— Ладно, Вась, спать. Тебе завтра на дежурство. Мы накрыли столешницу тазом, чтоб как-нибудь вода ничего не смыла, и разошлись.

Мне не спалось, свет не включал, внезапно заметил, что повторяю машинально: «Точил и точил… точил и точил…» Кто ж его точил?

Позвонил Григорию.

— Алло! — сразу откликнулся он, словно сидел на телефоне.

— Ты не спишь?

— Сплю, — и отключился.

Позвонил Юрию. После долгих-долгих гудков агрессивный женский голос рявкнул:

— Да!

— Будьте любезны Красницкого.

— Разбежалась! В три часа ночи! — проскрежетала добрая душа и отключилась.

Перезвонил.

— Простите, случилось несчастье. Можно Юру? Долгая пауза.

— Его нету. Какое несчастье-то? Передам.

— Спасибо. Еще перезвоню.

Я оцепенело смотрел в струящуюся тьму за окном, и в измученном моем мозгу разыгрывалась мистерия. Пятна, камень, нож — ключевые символы. Где же нож? Тот же нож? Поддавшись Прахову, я привел в действие некий вневременной механизм, всколыхнул тени девятнадцатого года — теперь так и будут исчезать люди, приходить письма, проступать кровь.

А может, в геенне огненной вопиют недовоплощенные души — и надо дописать финал, довоплотить — и морок этот окончится? В нереальной тьме я достал из стола лист бумаги, взял ручку, написал невидимое слово: «убийство». Ну, дальше! Ты же помнишь, «…а своего рода милосердие, доступное лишь избранным! — проговорил Петр и поднес к губам сверкающую чашу, отпил.

Как вдруг своеобразную «черную мессу» прервал электрический звонок из прихожей.

— Не открывать! — прошептал Павел…»

За моей спиной скрипнула дверь, и послышались крадущиеся шаги… Я не шелохнулся. «Черна твоя душа, и остро лезвие». Сцена в коммуналке у лампады… нет. Подошла Мария, я почувствовал, и услышал тихий волнующий голос:

— Вам плохо, Леон?

Не нежность звучала в нем, а любопытство. Юное безжалостное существо.

— Вы пишете в темноте? — голос дрогнул, все-таки ее пробрало.

— Я исписался.

Кажется, мой тон ее успокоил, и она села на край кушетки, совсем рядом.

— Скажи, детка, — спросил я, не поворачивая головы, — кому я могу быть интересен до такой степени?

— До какой?

— До кровавой лужи.

— Вы, конечно, бредите, но я вам отвечу: наверное, вы должны пройти свои испытания.

— Наверное. Но я никогда не воображал, что они будут такие больные, такие фантастические. — Я погладил холодное «надгробье». — Зачем ты положила над урной прадеда такой же камень?

— Вы были в монастыре?

— Да.

— С Юрой?

— С Юрой.

— Остерегайтесь его, он опасный человек. А камень… он у вас на улице валялся, просто мне понравился.

Она врет, конечно, но пусть. Лишь бы не уходила. Лишь бы прожить мне эту мучительную ночь.