Александр Островский. Последняя жертва
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Юлия Павловна Тугина, молодая вдова. Глафира Фирсовна, тетка Юлии, пожилая небогатая женщина. Вадим Григорьевич Дульчин, молодой человек. Лука Герасимыч Дергачев, приятель Дульчина, довольно невзрачный господин и по фигуре и по костюму. Флор Федулыч Прибытков, очень богатый купец, румяный старик, лет 60, гладко выбрит, тщательно причесан и одет очень чисто. Михевна, старая ключница Юлии. Небольшая гостиная в доме Тугиной. В глубине дверь входная, направо (от актеров) дверь во внутренние комнаты, налево окно. Драпировка и мебель довольно скромные, но приличные.
Михевна (у входной двери), потом Глафира Фирсовна. Михевна. Девушки, кто там позвонил? Вадим Григорьич, что ли? Глафира Фирсовна (входя). Какой Вадим Григорьич, это я! Вадим-то Григорьич, чай, позже придет. Михевна. Ах, матушка, Глафира Фирсовна! Да никакого и нет Вадима Григорьича; это я так, обмолвилась… Извините! Глафира Фирсовна. Сорвалось с языка, так уж нечего делать, назад не спрячешь. Эка досада, не застала я самой-то! Не близко место к вам даром-то путешествовать; а на извозчиков у меня денег еще не нажито. Да и разбойники же они! За твои же деньги тебе всю душеньку вытрясет, да еще того гляди вожжами глаза выхлестнет. Михевна. Что говорить! То ли дело свои… Глафира Фирсовна. Что, свои? Ноги-то, что ли? Михевна. Нет, лошади-то, я говорю. Глафира Фирсовна. Уж чего лучше! Да только у меня свои-то еще на Хреновском заводе; все купить не сберусь: боюсь, как бы не ошибиться. Михевна. Так вы пешечком? Глафира Фирсовна. Да, по обещанию, семь верст киселя есть. Да вот не в раз, видно, придется обратно на тех же, не кормя. Михевна. Посидите, матушка; она, надо быть, скоро воротится. Глафира Фирсовна. А куда ее бог понес? Михевна. К вечеренке пошла. Глафира Фирсовна. За богомолье принялась. Аль много нагрешила? Михевна. Да она, матушка, всегда такая; как покойника не стало, все молится. Глафира Фирсовна. Знаем мы, как она молится-то. Михевна. Ну, а знаете, так и знайте! А я знаю, что правду говорю, мне лгать не из чего. Чайку не прикажете ли? У нас это мигом. Глафира Фирсовна. Нет, уж я самоё подожду. (Садится.) Михевна. Как угодно. Глафира Фирсовна. Ну, что ваш плезир-то? Михевна. Как, матушка, изволили сказать? Не дослышала я… Глафира Фирсовна. Ну, как его поучтивей-то назвать? Победитель-то, друг-то милый? Михевна. Не понять мне разговору вашего, слова-то больно мудреные. Глафира Фирсовна. Ты дуру разыгрываешь аль стыдишься меня? Так я не барышня. Поживешь с мое-то, да в бедности, так стыдочек-то всякий забудешь, ты уж в этом не сомневайся. Я про Вадима Григорьича тебя спрашиваю… Михевна (приложив руку к щеке). Ох, матушка, ох! Глафира Фирсовна. Что заохала? Михевна. Да стыдно очень. Да как же вы узнали? А я думала, что про это никому не известно… Глафира Фирсовна. Как узнала? Имя его ты сама сейчас сказала мне, Вадимом Григорьичем окликнула. Михевна. Эка я глупая. Глафира Фирсовна. Да, кроме того, я и от людей слышала, что она в приятеля своего много денег проживает… Правда, что ли? Михевна. Верного я не знаю; а как, чай, не проживать; чего она для него пожалеет! Глафира Фирсовна. То-то муж-то ее, покойник, догадлив был, чувствовало его сердце, что вдове деньги понадобятся, и оставил вам миллион. Михевна. Ну, какой, матушка, миллион! Много меньше. Глафира Фирсовна. Ну, уж это у меня счет такой, я все на миллионы считаю: у меня, что больше тысячи, то и миллион. Сколько в миллионе денег, я и сама не знаю, а говорю так, потому что это слово в моду пошло. |
