Это были ребята, обитавшие в районе, разделенном на враждующие группировки, как какая-нибудь область Ближнего Востока. Когда город был еще молодым или, по крайней мере, не таким старым, как теперь, в этом районе в основном жили еврейские иммигранты — с небольшими вкраплениями ирландцев и итальянцев, чтобы плавильный котел мог работать, как ему и положено. Что ж, котел бурлил вовсю — достаточно спросить Мейера Мейера, который, напротив, жил в районе, где евреев было раз-два и обчелся, и сверстники бегали за ним и вопили: «Расстреляем Мейера от живота веером». Ну а затем все кончилось чем-то вроде перемирия без разоружения между старожилами, дети которых пошли учиться в колледжи или освоили хорошие профессии и затем переехали в Риверхед или Калмспойнт. Новая волна иммиграции, захлестнувшая этот район, состояла в основном из граждан Соединенных Штатов, которые не владели английским и которые пользовались всеми правами и привилегиями представителей нацменьшинств, то есть им мало платили, с них дорого брали, их презирали, поколачивали и вообще делали все, чтобы создалось впечатление, что Пуэрто-Рико — не прекрасный солнечный остров в Карибском море, а помойка на краю болота. Они быстро научились выбрасывать мусор из окон прямо во двор, потому как иначе крысы быстро явятся в квартиры за своей законной добычей. Кроме того, если к людям относиться как к мусору, их трудно осуждать за то, как они обращаются со своим собственным мусором. Кое-кто из пуэрториканцев задерживался здесь лишь для того, чтобы заработать деньги на обратный билет, кое-кто шел по тропинке, проторенной европейцами: они учились в школе, изучали английский, получали неплохие работы, после чего переезжали в более благоустроенные районы подальше от центра, занимая места, освобождаемые более состоятельными американцами, которые, в свою очередь, и вовсе покидали большой город, покупая дома в пригородах. Кое-кто оставался в трущобах, поддаваясь обработке на жерновах нищеты и задаваясь вопросом, не лучше ли было бы сейчас купаться в теплых и чистых водах Карибского моря, где единственной угрозой была барракуда.

Длинноволосые молодые люди, наверное, казались пуэрториканцам, населявшим эти места, очередной волной иммигрантов. Как оказалось, предрассудки легко выворачиваются наизнанку: в каждом толстопузом угнетателе сидит тощая жертва, которая ждет, что ее отпустят на все четыре стороны. Хиппи, дети-цветы, или, если угодно, «придурки», пришли сюда в поисках мира, покоя и любви и были встречены с той же неприязнью, страхом и враждебностью, какую успели узнать пуэрториканцы со стороны прежних старожилов. Пуэрториканцы теперь сами излучали агрессивное недоброжелательство. Но что делать: нельзя долго навязывать людям определенный образ жизни, а потом требовать, чтобы они вдруг забыли его и стали жить по-новому. Нельзя пихнуть их в канаву и затем требовать понимания того, почему сыновья и дочери преуспевающих американцев норовят оказаться с ними рядом в той самой канаве, которая им так обрыдла. Если насилие абсурдно в своей основе, то ситуация, при которой одни жертвы нападают на других жертв, по меньшей мере, трагикомична. Именно такая обстановка сложилась в южной части города, где молодежь, явившаяся пожить в нищете, была вынуждена покупать холодное и огнестрельное оружие, чтобы защититься от тех, кто тут жил в нищете многие годы.