– О чем ты говоришь? Успокойся… тебе сейчас тяжело… я понимаю, – лепетала Лена, перепуганная его тоном, криком. – Мы были готовы, знали, что это неизбежно, а все равно мне тяжело принять. К смерти нельзя подготовиться, сколько ни пытайся.

– Ничего ты не понимаешь! Не можешь понять! – Виталий кричал так, что брызгала слюна. Он видел, как плевок попал на лицо Лены. Она сделала вид, что ничего не заметила, вытерла украдкой. – Моя мать была эгоисткой, она ненавидела всех, включая меня, единственного сына, и свою мать. Она и тебя ненавидела. И на внука ей было наплевать.

– Это не так, – тихо прошептала Лена. – Ты ее просто не знал. Она была одинокой несчастной женщиной, только и всего.

– Поэтому ей важнее были любовники, а не единственный сын? Из-за одиночества? – рявкнул Виталий.

– Каждая женщина хочет личного счастья… – Лена тихонько плакала. Ей было бы легче, если бы Виталий не задавал все эти вопросы, не бросался обвинениями, хотя бы не сейчас, не в этот момент, а тоже расплакался. Тогда бы она смогла подойти и обнять его, утешить. Сказать, как маленькому Лерику «шшшш» и погладить по голове. Гладить долго, нежно, пока тот не успокоится и не уснет у нее на коленях. Она бы не стала двигаться, терпела, пока ноги не затекут, а спина не заноет. Как справиться с гневом Виталия, она не знала. Ей было страшно даже приблизиться к нему.

– А ты тогда чего не ищешь своего единственного и неповторимого? – продолжал кричать Виталий. – Прицепилась ко мне и не отпускаешь. Видеть тебя не могу, слышать не хочу. Ненавижу тебя. Ты слышишь? Сначала сыном хотела меня вернуть, теперь матерью? Ты мне не нужна! Никогда не была! Я женился на тебе, потому что так было удобно. Мне удобно. Понимаешь? Ты меня даже не привлекала. Ни как женщина, ни как человек. Ты – никто. Пустое место. У меня есть женщина, которую я люблю. Всегда любил. И только с ней хотел быть.

– Зачем ты так? Зачем сейчас? – Лена перестала плакать. Сидела спокойно, сложив руки на коленях. Смирившись с его гневом, обвинениями, словами, которые ее ранили. – Не надо, ты потом пожалеешь о своих словах. Если хочешь, я уйду и больше никогда в твоей жизни не появлюсь. Только сейчас послушай. Я обещала Надежде Владимировне сделать все, как она хотела. Там, в шкафу, висит платье, в котором ее нужно похоронить. Внизу – в коробке – туфли. Парик, она очень просила, чтобы непременно в парике. Он лежит в верхнем ящике тумбочки. Белье – во втором ящике шкафа. Надежда Владимировна хотела кремацию, чтобы ты не искал место на кладбище и не переплачивал. Урну с прахом – на твое усмотрение. Хочешь – развей. Хочешь заложи в нишу. Это дешевле. Квартиру она оставила Лерику. Написала дарственную. Давно. Еще до болезни. Если ты против, я не буду оспаривать. Все документы здесь.

– Как же я вас ненавижу… Ненавижу… Всех вас. Ты такая же, как моя мать. Что вы от меня все хотите? Что вам всем нужно? Прицепились и не даете мне жить! – Виталий перестал кричать. Тихо выплевывал проклятия и не мог остановиться. – Какой парик, какие туфли? При чем здесь… Пусть остается в морге. Она не заслуживает… Не заслуживает…

Лена ушла, тихо прикрыв дверь.

– Мам, я не знаю, что делать, – призналась она дома. – Он будто с ума сошел. Говорит такие гадости, мерзости. Я не могу этого слышать. Всех проклинает. И меня, и Надежду Владимировну. Я его боюсь. Мне страшно. Он вбил себе в голову, что я его специально домогаюсь. Будто больной.