Андрей Лазарчук, Михаил Успенский. Посмотри в глаза чудовищГиперборейская чума - 1
Фея: Ничего не поделаешь, я должна сказать вам правду: все, кто пойдет с детьми, умрут в конце путешествия. Кошка: А кто не пойдет? Фея: Те умрут на несколько минут позже. Морис Метерлинк
– Револьвер да зубная щетка – вот и все, что нам понадобится. Конан Дойль
1.
В этом нет ничего нового, ибо вообще ничего нового нет. Николай Рерих
Конец света, назначенный, как известно, знаменитым конотопским прорицателем безумным арабом Аль‑Хазредом на седьмое января, не состоялся. «А может, и состоялся, подумал Николай Степанович, глядя на заснеженную и промороженную до неподвижности тайгу. Что, если по всей земле стоят сейчас такие же холода, стены утонувшего в зарослях краснокаменного храма в верховьях реки Луалабы покрыты мерцающим инеем, ставшие стеклянными лианы крошатся со звоном под тяжестью снега и осыпаются на гранитной твердости торфяник, необозримые бегемотьи стада превратились в россыпи заиндевевших валунов, и башня Беньовского на Мадагаскаре неразличима на фоне внезапно побелевших гор.» – Вот так, значит, прямо и пойдешь? – вкрадчиво поинтересовался один из пилотов‑вертолетчиков, пожилой, мордастый, наглый, выживавший в свое время по охотничьим заимкам прежнего беспредельного владыку беспредельного края. Владыка любил, отохотившись и разогнав прочую челядь, выпить с пилотом и пожаловаться ему на раннюю импотенцию. – Так и пойду. Любому городскому простофиле, не то что этим летучим волкам, ясно было бы: не таежник стоит перед ними, а некто беглый, которого если и будет кто искать, так не те, кого он хотел бы увидеть тут, вдали от цивилизации. Сапоги на Николае Степановиче хоть и зимние, но испанские, анорак хоть и меховой, но шведский, лыжи хоть и австрийские, но беговые, узкие, так что он и сейчас стоял в снегу по колено. Один только армейский израильский рюкзак заслуживал уважения, но что рюкзак?.. – Все равно ведь закоченеешь. – А это уже только мое дело. – Так ты лучше нам денежки‑то все оставь. Целее будут, – и в голосе воздушного волка прозвучала нотка нежности. – Неужели тысячи долларов Северо‑Американских Соединенных Штатов вам мало? – искренне удивился Николай Степанович. – Это когда же их переименовали? – в свою очередь удивился другой пилот и даже опустил ствол карабина. – Ты мне кончай Муму пороть, – сказал первый. – Щас вот положим тебя и полетим. А так – не положим. Понял? Ну? – Итак, вы мне предоставляете полную свободу выбора, – кивнул Николай Степанович. – Хорошо. Пятачок я вам накину. На бедность. – Ты эта, – шагнул к нему первый, вздымая снег – и вдруг замер. – Отойди, Васильич, я его лучше из винта грохну, – внезапно севшим голосом сказал второй. Карабин в его руках заплясал. – Вас ист «грохну»? – спросил Николай Степанович. – Ист бин шиссен, – неправильно, но доходчиво объяснил второй. – Как интересно, – сказал Николай Степанович, приглашающе улыбнувшись. И второй улыбнулся льстиво и беззащитно. «А неплохой карабин,» – подумал Николай Степанович.– «Грех его таким оставлять.» Он чуть выше поднял ладонь. На ней, точно прилипший, лежал медный советский пятак. Образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года, но незаметно для стороннего глаза исправленный и дополненный. Оба пилота воззрились на пятак, как на внезапную поллитру с похмелья, и больше от него глаз не отрывали. |
