Не виновен, не делал я этого, вот поэтому-то меня и вырвало от того, что сделал горилла; никакой крови, ну почти никакой, в буквальном смысле — разве что капелька, капелюшечка, крошка на экране, а если что и вонзалось в плоть, так только игла — тонкая, хрупкая, не какая-то там бензопила, топор, нож или что-нибудь такое, только образ, только идея, этот проклятущий мем, меня продолжает мучить этот сон, у меня каждую ночь кошмары на эту тему, это я попал в ловушку, это я сижу на кожано-хромированном стуле, а он тут как тут передо мной со своей физиономией гориллы и ломким детским голоском объясняет в камеру, что в этом пузырьке и в этом шприце у него сперма; этот долбаный псих заправил туда семя, бог ты мой, ни дать ни взять, бутылка с молоком, охереть можно, и собирается ввести это в вену коротышке, повязывает чем-то его обнаженное плечо, затягивает хорошенько и ждет, когда вена набухнет, а коротышка вопит и визжит, как ребенок, пытается растрясти к чертям стул, но он привязан надежно, никакой тебе точки опоры, ни рычага, и тут этот тип в маске гориллы делает свое дело — погружает иглу под кожу коротышки, крови лишь капелька, и выдавливает в него содержимое шприца. Меня рвет на пол, они останавливают видео, и кто-то идет за шваброй.

Когда я перестаю квохтать и кашлять, они снова запускают видео, и мы переходим к другой сцене и высокому больничному столу, и опять там коротышка с пустыми глазами, и Макданн говорит эти слова — «растительное состояние».

Ну и ну. Они сделали анализ ДНК и обнаружили, что в коротышке целая куча народа; они считают, что это дело рук какого-то типа, который за день до этого слонялся в туалете под «Сентер-Пойнт» и снимал гомиков, но услуга требовалась ему не целиком, он только просил их отдрочить в бутылочку, мол, спасибо за ваш вклад, молодой человек, все-все до последней капелюшечки пойдет в дело и в хорошую семью, благодарю вас, осторожнее, здесь ступенька…

Я думаю.

— Это что, демонстрация теории просачивания благ?

— Нет, это демонстрация выпендрежа, — отвечает мне Клер; ей приходится кричать, иначе из-за гвалта я ничего не услышу.

Все, похоже, веселятся. Энди и Уильям стоят на скамейке; Энди навис над уставленным стаканами столом, в одной руке у него бутылка с шампанским, а за другую руку его держит Уильям, отклонившийся в противоположную сторону для равновесия.

Стол, над которым нависает Энди, уставлен несколькими сотнями стаканов с шампанским, образующими сверкающую пирамиду высотой метра два над поверхностью стола. Энди льет шампанское в стакан, венчающий пирамиду, стакан переполняется, и шампанское из него стекает в три стакана, стоящие ниже; когда наполняются и эти, шампанское из них стекает в стаканы уровнем ниже, а из этих, в свою очередь, еще ниже, и так далее почти до самого низа; Энди выливает уже восьмую двухлитровую бутылку. Он бросает взгляд на самый нижний ряд стаканов.

— Как продвигается дело? — орет он.

— Еще! Еще! — кричат все хором.

— Уильям! — голосит кто-то из толпы. — Пятьдесят фунтов, если ты его сейчас отпустишь!

— Ты мне попробуй только, Соррел! — кричит Энди, смеясь; он переворачивает бутылку над верхним стаканом, опустошая ее до последней капли.

— Нет, за пятьдесят не пойдет, — смеется Уильям; они с Энди балансируют на скамейке, поддерживая друг друга.

Энди бросает кому-то в толпу пустую бутылку, а ему передают полную — это его партнер по «Магазину новинок», парень на несколько лет старше Энди, раньше занимавшийся рекламой.