Отец Эммы тоже открыл глаза.

– Какого черта… – громко произнес он, обводя комнату невидящим взглядом и пытаясь сфокусироваться. Очевидно, что он очнулся от ночного кошмара и, возможно, еще не до конца сознавал происходящее. Он сел в постели.

– Что случилось, милая? – поинтересовалась ее мать.

Не успела Эмма ответить, как отец громко возмутился:

– Проклятое дерьмо!

– Томас! – одернула его мать.

Отец закричал еще громче, размахивая руками в сторону Эммы:

– Проклятье, сколько раз я тебе говорил…

– Томас!

– …чтобы ты не беспокоила нас по ночам!

– Но мой… мой… мой шкаф… – Эмма стала запинаться, и ее глаза наполнились слезами.

– Только не это, – продолжал ругаться ее отец. От попыток жены успокоить его он распалялся еще больше.

– Артур, – объяснила Эмма, несмотря ни на что. – Призрак. Он снова там. В шкафу. Вы должны пойти со мной. Пожалуйста. Иначе он может меня обидеть.

Отец тяжело вздохнул, взгляд его потемнел, губы задрожали, и на мгновение он показался ей таким, каким она представляла себе Артура: маленьким потеющим чертиком с большим животом и лысой головой.

– Ничего мы не должны. Эмма, немедленно убирайся, или тебе точно не поздоровится.

– Томас! – Она снова услышала возглас матери и отшатнулась.

Слова причинили Эмме боль. Сильнее, чем ракетка для настольного тенниса, которой ее случайно ударили по лицу на уроке физкультуры в прошлом месяце. Из глаз хлынули слезы. Словно отец залепил ей пощечину. Щека горела, хотя он даже руки не поднял.

– Ты не можешь так говорить со своей дочерью, – произнесла мать Эммы. Испуганным тихим голосом. Почти умоляюще.

– Я говорю с ней, как считаю нужным. Она должна наконец научиться не вваливаться к нам каждую ночь…

– Она шестилетний ребенок.

– А я сорокачетырехлетний мужчина, но с моими потребностями в этом доме, видимо, не считаются.

Эмма выронила слона и даже не заметила этого. Она повернулась к двери и вышла из комнаты, словно марионетка, управляемая невидимыми нитями.

– Томас…

– Что – Томас? – передразнил жену отец. – Я лег спать всего полчаса назад. Если завтра утром в суде я буду не в форме, если проиграю этот процесс, то с конторой все кончено. Тогда можешь забыть обо всем: о доме, о своей машине, о ребенке.

– Я знаю.

– Ничего ты не знаешь. Эмма и так вынимает из нас душу, но тебе непременно хочется вторую писклю, которая мне вообще спать не даст. Дерьмо. Я единственный зарабатываю деньги, как ты наверняка заметила. И МНЕ НУЖНО СПАТЬ!

Эмма прошла уже полкоридора, но голос отца не становился тише. Ее мать пыталась его успокоить:

– Тсс, Томас, дорогой. Расслабься.

– КАК Я ДОЛЖЕН РАССЛАБИТЬСЯ?

– Позволь мне. Пожалуйста. Я займусь сейчас тобой, хорошо?

– ЗАЙМЕШЬСЯ? С тех пор как ты снова беременна, ты только собой…

– Знаю, знаю. Это моя ошибка. Ну же, давай я…

Эмма закрыла дверь своей комнаты, и голоса родителей смолкли.

По крайней мере, они не долетали из спальни. Но по-прежнему звучали в ее голове.

«Немедленно убирайся! Или…»

Она вытерла слезы и ждала, когда в ушах перестанет шуметь, но шум не исчезал. Как не отступал и лунный свет, который в ее комнате казался ярче, чем в родительской спальне. Римские шторы на окнах были из тонкого холста, к тому же на потолке над кроватью светились наклеенные звезды.