Получается, пока подрасту, она уже кончится, война-то. Обидно.
– Ах, вот ты о чем! Не переживай, Юрка. Уж чего-чего, а эдакого барахла на много поколений вперед хватит.
– Ты так думаешь?
– Убежден, – подтвердил Алексеев-старший. И, помрачнев лицом, добавил: – И это как раз тот редкий случай, когда мне бы очень хотелось оказаться неправым.
– Ага, неправым! Сам-то небось повоевать успел. Еще и добровольцем. А ведь тогда совсем другая война была.
– Почему другая? Все войны одинаковы.
– Та была империалистическая, а значит – несправедливая.
Всеволод покачал головой. Заговорил отрешенно, бесстрастно:
– Запомни, сын: война и справедливость – понятия взаимоисключающие. Точно так же, как не могут быть справедливыми или несправедливыми болезнь или смерть.
– Так ведь…
– Не перебивай! И еще одно: меня всегда очень коробит, когда я слышу фразу «прошел войну».
– Почему?
– Потому что войну нельзя пройти! Она – или милостиво отпускает, выплевывает тебя, оставляя в живых. Или забирает навсегда. Третьего не дано.
– А как же герои? – негодующе возмутился Алексеев-младший. – Чапаев, Котовский, Пархоменко? Буденный? Что ж, по-твоему, Семен Михайлович не герой? Его всего-навсего… выплюнули? Слюной, что ли?
– Герои, сын, они, в основном, в книжках и в фильмах обретаются. Безусловно, герои нужны. Хотя бы для того, чтоб, когда деваться некуда, люди уходили на войну. Но вот в самой войне ничего героического нет.
– А что же там, по-твоему, есть? – с вызовом спросил Юрка.
– А есть там, в первую очередь, Грязь. Как в натуральном виде – в болотной жиже, вшах и кровавом поносе, – так и грязь в душах человеческих. В их мыслях, в поступках… Это только в книжках герой не стреляет в безоружного и в спину. На войне настоящей о высоких материях не задумываются. Хочешь выжить – будешь стрелять…
Но тут, по счастью, заявилось спасение в образе и подобии Оленьки.
Которая в пылу их жаркого спора, оказывается, незаметно просочилась на кухню и теперь смотрела на мужчин с выражением суровой укоризны:
– Вот вы тут сидите и ругаетесь. А я, между прочим, кушать хочу. Сильно хочу.
Всеволод бросил благодарный взгляд на дочку и преувеличенно бодро констатировал:
– Братцы-кролики! Похоже, мама плотно подзадерживается. А потому я вынужден взять командование по кухне на себя. Объявляю мобилизационный приказ: Юрий!
– Я, – кисло отозвался Алексеев-младший.
– Чистить картошку.
– Есть.
– Ольга!
– И я тут.
– Мыть огурцы.
– Ур-ааа! Ой, я тоже хотела сказать «есть». Только вы мне мыльце дайте, а то мне самой не достать.
– А мыло-то тебе зачем?
– А чтоб чистые-пречистые были!
Приехали, как водится, ночью.
Ввалились, как водится, беспардонно, грубо.
Не имея на руках ордера на обыск, тем не менее, все равно, «для порядку», сунулись в каждый закуток квартиры, включая детскую.
– Там дети. Они спят, – испуганно умоляюще пояснила мать.
– Вот щас поглядим: дети там или, может, кто еще?
– Вам же русским языком объяснили: это детская комната!
– А вам, Алексеев, не менее русским языком сказали: собирайтесь. Черняев, проследи там…
В комнате резко вспыхнул верхний свет, и толстый, лысый, неприятного вида человек по-хозяйски ввалился в детскую. |