Прищурившись недобро, осмотрелся.

В свою очередь притворившийся спящим Юрка тревожно наблюдал за чужаком сквозь оставленные крохотные щелочки глаз.

Слава богу, хоть маленькой Ольге притворяться не пришлось – в такую пору ее из пушки не разбудишь.

– Дети у них… – неприязненно проворчал лысый. – У нас и у самих, между прочим, дети имеются.

– Вот и сидели бы с ними дома, – сердито выпалила у него за спиной бабушка. – А не вламывались по ночам к порядочным людям!

– У нас, бабка, ордера на арест порядочных не выписывают. А вот врагам народа и прочей нечисти – завсегда. Разницу чуешь?

Бесцеремонно протиснувшись меж двух перепуганных женщин, чужак вышел из комнаты. Мать торопливо погасила свет и бросилась следом, плотно прикрыв за собой дверь.

Юрий выбрался из-под одеяла.

Стараясь не скрипеть паркетинами, на цыпочках, он подобрался к двери и приложил ухо к замочной скважине: из коридора продолжали доноситься приглушенные голоса, вот только слов было не разобрать.

Минут через пять громко бухнула входная дверь.

Юрка стремительно переместился к окну и стал наблюдать за тем, как отец выходит из подъезда в сопровождении лысого и человека в кожанке. Видимо, это и был тот самый Черняев, которому чужак велел «проследить».

Все трое подошли к машине.

Перед тем как сесть в нее, отец вдруг остановился и обернулся на свои окна. В детской было темно, так что, сколь ни старайся, Всеволод не смог бы разглядеть за стеклом Юрку. Но вот сын сейчас фиксировал и запоминал этот, полный боли и отчаяния, прощальный отцовский взгляд.

Запоминал и беззвучно плакал.

В мозгу отчетливо всплыла фраза – та самая, двухдневной давности: «Стрелочник – это такое фигуральное выражение. Человек, пускай бы и случайный, на которого можно все свалить…»

Тем временем лысый грубо подтолкнул отца в спину, и тот, сгорбившись, полез на заднее сиденье. Через несколько секунд машина выехала со двора, а Юрка так и продолжал стоять у окна, прижавшись лбом к стеклу.

По щекам текли крупные, солоноватые, что то Черное море, на которое этим летом семейству Алексеевых не суждено будет отправиться, слезы…

Всеволод охнул селезенкой и распластался на бетонном полу камеры-одиночки, предназначенной для ведения приватных ночных допросов с пристрастием.

Некоторое время спустя в полубессознательном состоянии он дополз до стены, сдерживая стон, перевернулся, уперся позвоночником в холодный кирпич и, сунув единственную руку за пазуху, взялся массировать бешено пульсирующее, лопающееся сердце.

– …Что ты мне тут демонстрируешь, Алексеев?.. Сердечко заёкало? А чё ж ему раньше-то не ёкнулось?.. Когда вы со сцепщиком вагон под горку спускали, а?.. В тот момент у тебя ничего не болело?.. А хочешь, я вызову к тебе врача? А, Алексеев? Ты мне только вот эту бумажку подпиши, а я тебе врача?.. Может, он и в больничку перенаправит? Лично я не стану возражать?.. Ну?.. Ну что же ты молчишь, сволочь?!..

Инженер Алексеев оказался пророчески прав: третьего не случилось, а первое…

Нет, на этот раз не выплюнула. Проглотила…

Заметно посвежевшая после лечебного сна Люба отправилась в сторону метро, а Барон, заскочив в удачно подвернувшийся трамвайчик, догромыхал до угла Литейного и Невского.

Откуда, уже пешочком, догулял до здания ДЛТ.

Догулял подчеркнуто расслабленно, но не без прицела: для запланированной поездки в Москву ему остро требовалась наличность, которую Барон намеревался добрать именно здесь. Нет-нет, банальная карманная или магазинная кража не входила в его профессиональный воровской арсенал. В данном случае речь шла исключительно об обоюдно выгодной сделке…

В торговых залах негласного конкурента «Гостиного Двора» и в будние дни было не протолкнуться.