Похитители попытались выдернуть вошедшие глубоко в шею дротики, но тут глаза их закатились, и бандиты повалились на землю.

Галка вмиг связал их толстым шнуром, размотав его с пояса, поднял девушку и перекинул ее через плечо, как это делают пожарные — одна рука в перчатке со знанием дела держала ее за бедро.

— Больничная койка подойдет тебе лучше, чем кровать борделя, либхен. А я как раз успею навестить судно, идущее в Шанхай. Какая многообещающая ночь!

С этими словами он вырвал перо из своей накидки и бросил его меж связанных мужчин. Затем, повторив неистовый вопль, исчез словно призрак, рожденный лихорадочным воображением.

Когда господин Фрэнк Кафка утром третьего июля 1925 года вошел в офис своего работодателя на Бродвее, дом 1926, то обнаружил, что все служащие вышли из обычного степенно-умиротворенного состояния и превратились в толпящийся шумный балаган, похожий на стаю обеспокоенных грачей или же встревоженную ударом топора колонию термитов.

Повесив свой щегольской «хомбург» на деревянную вешалку у двери в личный кабинет, Кафка поморщился от громких голосов и неохотно приблизился к шумному сгустку коллег. Причиной дискуссий и центром внимания оказался утренний выпуск «Графика» — нью-йоркской бульварной газеты, являвшей собой свежайшее дополнение к сонму изданий, принадлежащих тому самому человеку, на которого они трудились с утра до ночи — так сказать, при нормальном ходе дел. А теперь вся каторжная работа застопорилась.

Комок хомо сапиенсов с торчащими во все стороны конечностями казался единым организмом, состоящим из мужских и женских аксессуаров: накрахмаленных пристежных воротничков, подвязок, блуз с оборками, туфель с пряжками. Воспользовавшись своим немаленьким ростом, Кафка заглянул через головы коллег и попытался прочесть крупные заголовки первой полосы. Не в состоянии понять их смысл, он решил обратиться за справкой к девушке, смирившейся с тем, что ее вытеснили из толпы.

— Милли, доброе утро. С чего такая шумиха?

Милли Янсен глянула на Кафку искрящимися озорными глазами. Молодая женщина, чуть старше двадцати, с вьющимися черными волосами и пробором посередине, расплылась в улыбке, демонстрируя всю свою привлекательность. В тот день на ней была черная блуза из вискозы, усыпанная белыми горошками, рукава подвернуты до локтей, а длинная черная юбка подпоясана широким кожаным поясом.

— Ну, вы и спросили, Фрэнк. Клянусь, вы живете в ином мире! Вы правда ничего не слышали? Улицы гудят новостями! Загадочный недремлющий Галка — прошлой ночью он опять нанес удар.

Кафка демонстративно зевнул.

— Всего-то? Я же не могу тратить время, чтобы быть в курсе происходящего с каждым Гансом, Эрнстом и Адольфом, решившим взять закон в свои руки. Что он на сей раз учудил? Пресек кражу яблока из лотка уличного торговца фруктами?

— Ах, Фрэнк! — Милли мило сложила губки. — Вы такой циник! Почему вы ни на минуту не можете стать идеалистом? Если вам действительно интересно, то Галка поймал банду, занимавшуюся торговлей белыми женщинами! Только представьте — они похищали беззащитных трудяжек, таких, как я, и на корабле доставляли их на Восток, где подсаживали на опиум и вынуждали вступать в противоестественные акты разврата!

Кафка улыбнулся улыбкой человека, уставшего от этого мира.

— Пустая трата времени и сил. Будь преступники чуть дальновидней, они бы поступили иначе. В городе полно женщин, которые передерутся, чтобы попасть к ним. Вчера, возвращаясь домой по Бродвею, я насчитал с дюжину.

Милли посерьезнела.

— Вы всегда такие вещи говорите, Фрэнк… но я знаю: на самом деле вы другой.