Это всегда срабатывало.

Но не теперь.

— У Вас нет никаких ран, — огрызнулась она, отталкивая его. Она просмотрела на Уиндхэма, который поднялся на ноги и встал возле нее. — И у Вас тоже.

Джек собрался отпустить комментарий о добросердечии, но именно в это время вперед вышла вдова и шлепнула своего внука – того внука, в происхождении которого все были совершенно уверены — по плечу.

— Извинитесь немедленно! – приказала она. — Он — гость в нашем доме.

Гость. Джек был тронут.

— В моем доме, — уточнил герцог.

Джек наблюдал за старой леди с интересом. Она сама не сказала бы лучше.

— Он — Ваш двоюродный брат, — сказала она сурово. — Можно было подумать, учитывая нехватку близких отношений в нашей семье, что Вы будете рады приветствовать его появление.

О, да. Герцог прямо светился от счастья.

— Было бы кого, — огрызнулся Уиндхэм, — сделайте мне одолжение, объясните, как этот человек появился в моей гостиной?

Джек ожидал, что кто–нибудь даст объяснение, но когда никто не сделал даже попытки, предложил свою собственную версию.

— Она похитила меня, — пожав плечами, сказал он, направляясь к вдове.

Уиндхэм медленно повернулся к своей бабушке.

— Вы похитили его, — сказал он, его голос был спокойным и странно лишенным недоверия.

— Да, — ответила она, вздернув подбородок. — И я сделала бы это снова.

— Это правда, — сказала мисс Эверсли. И после этого она восхитила его, повернувшись к нему и сказав, — я сожалею.

— Принято, разумеется, — любезно сказал Джек.

Герцог, однако, не был удивлен. Бедная мисс Эверсли чувствовала потребность оправдать свои действия:

— Она похитила его!

Уиндхэм проигнорировал ее. Джек действительно начинал испытывать к нему неприязнь.

— И заставила меня принять участие, — бормотала мисс Эверсли. Она, с другой стороны, быстро становилась его любимицей.

— Я узнала его вчера вечером, — заявила вдова.

Уиндхэм посмотрел на ее неуверенно.

— В темноте?

— Под его маской, — с гордостью ответила она. — Он – точна копия своего отца. Его голос, его смех, каждая его черточка.

Джек не думал, что это такой уж убедительный аргумент, потому ему было любопытно, что ответит герцог.

— Бабушка, — сказал он, и Джек отметил, что в голосе его чувствовалось поразительное терпение, — я понимаю, что Вы все еще оплакиваете своего сына…

— Вашего дядю, — вмешалась она.

— Моего дядю. — Он откашлялся. — Но прошло тридцать лет со дня его смерти.

— Двадцать девять, — поправила она резко.

— Это долгий срок, — сказал Уиндхэм. — Воспоминания стираются.

— Не мои, — ответила она надменно, — и, конечно же, не те, что касаются Джона. Вашего отца я была бы более чем рада забыть навсегда…

— В этом мы с Вами сходимся, — прервал Уиндхэм, заставляя Джека задуматься над этой историей. И затем, выглядя так, словно все еще желает кого–нибудь задушить (Джек готов был поставить свои деньги на вдову, так как уже имел удовольствие наблюдать за ними), Уиндхэм повернулся и проревел: — Сесил!

— Ваша милость! — послышался голос из холла. Джек наблюдал, как два лакея изо всех сил пытались пронести массивную картину из–за угла в комнату.