|
Для меня Природа являла собой не противницу, но родную мать. Я не отделял себя от нее: из нее я вышел, от нее зависел и в нее ворочусь. Познать ее означало познать себя. Тибор еще больше упрочил ощущение этого единения. Открывать, изучать, описывать, сортировать, исследовать – эти действия, которые впоследствии назовут «научными», были неразрывно связаны с моей религией, были сродни молитве. Проявление внимания к вселенной означало почтение, которое я испытывал к Богам, мою любовь и благодарность им. Равнодушие было бы глупостью. Хуже – предательством. Восхищение составляло часть моей духовной жизни.
Барак отыскал шалфей, легко узнаваемый по своим имеющим форму пера бархатистым листьям. Я нашел дикий овес. Воротившись в наш лагерь, я рекомендовал старикам приложить к мозолям компресс с шалфеем. Одновременно я замочил овес в холодной воде, вскипятил ее, остудил и сделал каждому ножную ванну. Кроме того, я научил мальчишек измельчать мяту и петрушку и делать припарки на пузыри, чтобы этой смесью подсушивать их. – Затем промойте. Приложите снова. Опять промойте. И повторяйте эти процедуры до самого вечера. Почесывая бороду, Барак с восхищением наблюдал за действием организованной мною цепочки взаимопомощи. – Только не говори, что ты об этом не думал! Он подмигнул. Я прикинулся дурачком: – О чем? – Она совсем рядом. Я знал, что он имеет в виду Пещеру Охотниц. Утром, когда я поспешно согласился на этот незапланированный привал, мысль о ней промелькнула в моем сознании. Барак покачал головой: – Знак судьбы, разве нет? Я улыбнулся: – Это ты, Барак, заставляешь судьбу говорить. – Зачем? Она и так достаточно болтлива. А вот люди глухи.
Вечерело. Солнце скользило за горизонт и окутывало пейзаж приглушенным светом. Между окаймленных темными лесами берегов мерцало Озеро, позолоченное лучами заходящего солнца, которое скоро склонится перед тайной ночи и уступит холоду сумерек. Подбросив дров в костры, мы с Бараком ускользнули на опушку и пустились в свою авантюру. Мы полагали, что нам удалось скрыться незаметно, однако, сделав пару сотен шагов, услышали, как нас окликнул Дерек: – Вы куда? Я уже собирался ответить, что его это не касается, когда мой дядюшка бросил ему: – Идем с нами, Дерек! Я в изумлении уставился на Барака: как он посмел принять такое решение, не посоветовавшись со мной? Увы, слишком поздно! Дерек уже оказался подле нас, страшно довольный разделить с нами еще одно приключение. – Куда мы идем? – Сюрприз! – Вместо ответа Барак хлопнул его по спине. – Ты не будешь разочарован. Эта затея взбесила меня. В отличие от Барака меня терзало инстинктивное и необоснованное недоверие к Дереку. Казалось бы, мне не в чем его упрекнуть, но я был раздражен тем, что он остается для меня непонятным. Мне с трудом верилось в его преданность, хотя с самого начала он во всем меня поддерживал. Чего он добивается? Конечно, видя искренние улыбки, которыми обменивались они с Бараком, присутствуя при их веселых разговорах или застав их спящими в обнимку после совместных возлияний, я стыдился своего недоверия, подозревал, что оно обильно приправлено ревностью, и клялся себе, что стану поприветливее к Дереку. Увы, едва занимался день, моя холодность тотчас возвращалась. Луна, огромная, янтарная, касалась верхушек деревьев. На поиски добычи вылетали совы; в темноте их можно было различить по хлопанью крыльев и крикам; первый звук – протяжный, второй – дрожащий, прерывающийся. Зачем они ухают? Чтобы поприветствовать меня? Чтобы обозначить свою территорию? Чтобы сигнализировать о нашем вторжении? Возле скалы Барак остановился и хлопнул себя по лбу: – Дичь забыли! – Барак, не начинай! – Я никогда не заявляюсь к Охотницам без подарка! – Нам от Охотниц ничего не надо! Так что нынче вечером никакого обмена. |
