Вспышки зарниц то и дело рассекали тьму, и нам удалось не заблудиться; когда мы вынырнули из мрака, Дерек окликнул нас:

– Сюда!

Втиснувшись между скалами, он махал нам рукой. Мы не задумываясь бросились к нему.

Поднялся Ветер. В страшном неистовстве он добавил свое бешенство к струям дождя, к сверканию молний и раскатам грома, закручиваясь сумасшедшими беспорядочными спиралями вокруг островка.

Чтобы найти укрытие от разбушевавшейся стихии, мы блуждали среди каменных стен, пока не попали в круглую пещеру. Она давала укрытие от непогоды. Сверху, далеко от нас, сквозь узкую щель проникал ливень. Мы находились в помещении, напоминавшем огромный очаг. Несмотря на струящуюся в центре воду, мы могли оставаться сухими и дожидаться затишья.

Гроза усиливалась.

– Спасибо, Дерек, – сказал я.

Нура шепнула мне на ухо:

– Не доверяй ему. Ты спас ему жизнь, этого он тебе никогда не простит.

Она вырвала свою руку из моей, давая понять, что наши разногласия не разрешились и противостояние продолжится.

Дерек бросился под струю воды в середине убежища.

– Наконец-то можно попить! – воскликнул он.

И встал прямо под ней, откинул голову и широко раскрыл рот, чтобы принять влагу.

– Отличная идея!

Нура присоединилась к нему под благодатным потоком.

И тут произошло нечто непостижимое…

В отверстие внезапно влетел огненный шар, попал прямо в Дерека, и тот рухнул; затем шар перескочил на Нуру, и та, вскрикнув, была повержена молнией.

Я бросился вперед.

Слишком поздно.

Нура уже окоченела и больше не дышала. Рядом лежал Дерек, тоже мертвый.

Когда я поднял голову, чтобы заорать и исторгнуть свое горе, в пещеру ворвался второй огненный шар и уничтожил меня.

3

Надо мной склонилось чье-то лицо.

Мои веки, отяжелевшие, пересохшие и затвердевшие, с трудом приподнялись. Я едва что-то видел. Когда мне удалось различить свет, все заволокла дымка.

– Ноам…

В сдавленном голосе у меня над головой я услышал скорее тревогу, нежели свое имя. Говорившего сотрясало смертельное беспокойство. Я же ощутил обратное: жизнь возвращалась в мою плоть, кровь снова циркулировала, сердце билось со спокойной неторопливостью, грудь трепетала в такт дыханию. Одно за другим выходили из оцепенения мои чувства: я стал ощущать холодное, тепловатое, светлое, влажное, твердое, мягкое, горькое, соленое и сладкое. Этот бурный поток опьянял меня…

– Ноам?

Я улыбнулся. Не знал кому, но улыбнулся. Мне хотелось выразить свою признательность незнакомцу, я желал его успокоить.

– Ох, племянничек, ну и напугал же ты меня!

Крупная косматая голова Барака обрела четкость. Дядюшка надо мной был похож на солнце: его лицо было центром, а грива – лучами. Он робко погладил меня по щеке:

– У тебя ничего не болит?

В этот момент я понял, что́ так будоражило мою мать. Нежность состоящего из сплошных мускулов, мощного и пылкого колосса обладала особой прелестью. То, что рука, созданная для битв, дарит ласку, делало прикосновение драгоценнее. Что темперамент, созданный для боя, выражает любовь, усиливало нежность. Что энергия, созданная для физического расходования, сосредоточивается и одухотворяется в заботливом взгляде, делало это внимание по-особому волнующим. Барак показался мне воплощением любви, ибо его грубый облик о любви не говорил.

– Все в порядке, – произнес я одними губами.

Всем телом ощущая счастье жизни и полной грудью вдыхая воздух, я сосредоточился на своих обнаженных руках и ногах, которые постепенно оживали от благотворного тепла; меня приятно забавляли мурашки, бегущие по коже от прикосновений пальцев Барака.