Умная Тирца с уважением отнеслась к моему молчанию, а затем поинтересовалась:

– Если Фалка и Хам поженятся, где они будут жить?

– Под моей крышей.

– Я против того, чтобы моя дочь жила под твоей крышей!

Она раздраженно продолжала настаивать:

– Не заставляй ее. Я не хочу, чтобы твое преимущество… твоя странность… сбили ее с толку, постоянно смущали, даже хуже… превратили ее в… в другую.

Я был потрясен тем, что говорила Тирца.

– Фалка обожает Хама, – добавила она. – Как же ей не принять в своем сердце его двойника?

Благодаря ее прозорливости я догадался, как мне следует поступить. Моя невестка принадлежит к благородному племени. Они поселятся в моем доме. А я отправлюсь в долгое путешествие.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас!

– Чтобы они успели сделать ребенка?

– Чтобы они успели сделать одного или двоих детей. Чтобы семья успела укрепиться. Чтобы я успел постареть.

– Спасибо, – только и ответила она.

Она протянула ко мне руки, чтобы скрепить наш уговор. Я подчинился ритуалу. Как ответственные отец и мать, мы оба ощутили облегчение.

Она опустила руки и спросила, глядя мне прямо в глаза:

– Скажи мне: ты действительно отец Хама?

– Клянусь тебе, Тирца.

– Значит, ты мой ровесник?

– Я твой ровесник, Тирца.

Она вздрогнула. Зябко потерла ладонями голые плечи, чтобы согреть их. Я, помимо своей воли, задержал взгляд на сухих, узловатых и воспаленных пальцах, растирающих увядшую кожу ее локтей.

Заметив это, она грустно улыбнулась:

– Счастливого пути, Ноам. Я тоже буду рада, если больше никогда не увижу тебя.

Тирца вернулась в дом.

Взволнованный, я опустился на камень. Где-то глубоко во мне вертелся строжайший запрет: не уподобляться Панноаму. Выстроилась цепочка событий, предлагавших мне обокрасть сына, – ну нет, это скользкая дорожка. Конечно, в отличие от Панноама, я не зарился на Фалку; но если бы она проявила малейший интерес ко мне, я принес бы горе Хаму. Неужели мы из поколения в поколение будем похитителями невест, губителями сыновей? Я остановлю этот злой рок, я ему воспротивлюсь.

Если Фалка, предупрежденная проницательной Тирцей, догадалась о причине моей холодности, то Хам оставался в неведении. Назавтра после свадьбы он заклинал меня отложить мою экспедицию: «Останься, папа! Не уходи сейчас, когда я так счастлив». Я перечислил с десяток превосходных причин пуститься в странствие; я придумал бы тысячи других, только бы не признаться ему в единственной: покончить с проклятием нашего рода, которое сталкивало отцов – эгоистов, воров и сладострастников – с бескорыстными, обокраденными и несчастными сыновьями.

* * *

Два года я бродил в окрестностях, делясь своими способностями целителя с туземцами. Я смертельно скучал по Маме и Бараку. Я надеялся повстречаться с Тибором, о котором – вот ведь странно! – никто больше не вспоминал.

Годы странствий дали мне возможность обнаружить, что мы оказались не на берегу, а на побережье: идя вдоль воды, невозможно было прийти в исходную точку. Мир не сводился к замкнутому кругу и представлял собой не остров, а нечто большее. Это открытие потрясло меня: Озеро оказалось морем.

Во время своих скитаний я ощутил антипатию к морю, которая будет длиться веками. Дитя ручьев, речушек и Озера, человек пресных вод, живых и прозрачных, я относился к морю как к узурпатору и даже как к оссуарию. Оно казалось мне не чем иным, как кладбищем жертв потопа. Оно дурно пахло, его дно было невозможно разглядеть, потому что в его глубинах гнили тысячи трупов; оно состояло из одних только отбросов – разложившихся, истлевающих, протухших, зловонных, развалившихся тел, которые оно непрестанно мотало туда-сюда то приливами и отливами, то переменным пенистым волнением.