– Арестуйте меня! – выкрикнул я.

– Чего?

Теперь они понимали еще меньше.

– Арестуйте меня, иначе вас заподозрят в пособничестве. А так вина падет на меня, а не на вас. Зебоим покарает одного наемника, а не всех вас.

Наименее тупой среди них в конце концов отреагировал. Меня связали.

Как я и рассчитывал, все произошло быстро. Зебоим не тратил времени на то, чтобы играть в правосудие. Он отказался меня выслушать и объявил, что казнь состоится незамедлительно на деревенской площади.

И вот глашатай уже созвал толпу, палач установил плаху, забили барабаны, и меня, связанного, толкнули к моей погибели.

Вечерело, однако дневной свет расточительно оставил столько отблесков, что, лишь слегка порыжев, задержался повсюду: на стенах, на лицах и на земле, с которой я не сводил глаз.

Шагая в ритме барабанной дроби, я испытывал необыкновенное облегчение. Я возрождался. Погибнуть для меня означало стать самим собой. Я обретал изначального Ноама со всеми его убеждениями: того Ноама, которого любили Мама и Барак, Ноама, которого желала Нура, которого боготворил мой сын Хам; того Ноама, что пришел на землю, чтобы заботиться и беречь жизнь. Приближаясь к палачу, я неожиданно вспомнил, как во время потопа мы с Тибором на нашем судне склонились над умирающим от голода малышом Проком. И Тибор возмутился: «Я стал целителем не для того, чтобы смотреть, как умирает ребенок!» – а я добавил: «А я что, стал вождем, чтобы видеть, как умирает ребенок?» Я был тем прежним Ноамом, вождем, отцом, возлюбленным, лекарем. События последних лет, ничего мне не дав, кроме привычки убивать, отдалили меня от самого себя. Можно ли отринуть прошлое, не опасаясь, что оно за себя отомстит? Ответный шаг Ноама оказался привлекательным: умереть самим собой, потому что жить самим собой я уже не мог.

Чтобы я упал, палач нанес мне удар сзади под колени. Я опередил дальнейшие события, добровольно подкатившись к пню, который использовался для обезглавливания. Там я скрючился и положил голову на деревянную поверхность.

Передо мной на подмостках, надменно скрестив на груди руки, возвышался украшенный своей золотой маской Зебоим, возле которого выстроились в ряд сыновья и дочери.

Палач поднял огромный бронзовый топор, барабанная дробь смолкла.

Какая-то женщина, быстрая и легкая, бросилась к Зебоиму и просунула свою ладонь под его локоть. По ее любовной покорной повадке я понял, что это его вторая супруга.

У меня вырвался крик:

– Нура?

Женщина с удивлением поискала, откуда прозвучало ее имя, и увидела меня.

– Ноам? – пробормотала она.

На меня обрушился топор палача.

Эпилог

Ноам поднял голову.

Он только что понял: книга кладет конец загадке, которая тысячелетиями беспокоила его… Черное море.

У него стучало в висках; он с шумом захлопнул книгу, распрямился, стал хватать ртом воздух. Он задыхался. Быстро, походить, помахать руками, встряхнуться, привести в порядок это полыхающее тело! Он распахнул окно.

Сильный запах окружавших дом сосен успокоил его легкие. На него благотворной волной обрушилось стрекотание кузнечиков. Над головой мирно раскинулось чистое, умытое голубое небо, и, глядя на него, Ноам черпал оттуда силу принять то, что обнаружил. Черное море…

Вот уже долгие недели библиотека Ковчега предоставляла ему убежище в убежище. Чтобы отвлечься от скуки, которую наводили его товарищи, Мармуд, Шарли, Юго и апатичный Джеймс, Ноам старался проводить как можно больше времени в этом заставленном книгами помещении. Сидя за просторным столом красного дерева, он продолжал работать над своей рукописью, затем, когда усталость рассеивала слова, делая фразу трудной для понимания, когда изнурение приводило к тому, что его работа начинала напоминать заботы пастуха, тщетно пытающегося собрать в стадо разбредшихся баранов, он отступался, отодвигал тетрадь, откидывался на диванчик и принимался за чтение.