– О чем ты?

– Ты передашь их своим внукам.

– Моим внукам?

– Детям Нуры и…

Нет, я не смог продолжить, сказать «детям Нуры и Панноама», – это было выше моих сил.

Тибор задумчиво покачал головой. Я пытался прочесть ответ в выражении его лица, но Тибор позаботился о его непроницаемости. Что дал союз Нуры и Панноама? Может, она уже носила его ребенка? Или еще нет? Эти вопросы роились у меня в голове, но не находили пути наружу.

Наше молчание становилось невыносимым, тем более что нам было о чем друг другу поведать.

– Прощай, Тибор.

Я медленно повернулся и с неохотой пошел прочь; мне было стыдно и горько.

Тибор крикнул:

– Ноам! Ноам!

Он торопливо пробежал разделявшее нас расстояние:

– Ноам, могу я кое о чем тебя попросить?

– Конечно, Тибор. Всегда рад тебе помочь.

Наконец-то удалось произнести искренние слова. Я был счастлив доказать Тибору свою любовь и признательность.

Он нахмурился. Почесал голову и подозрительно огляделся, будто опасаясь вражьих происков.

– Деревне угрожает нешуточная опасность – большего сообщить тебе не могу. Переговорим, если события примут более серьезный оборот?

– Тибор, я ушел из деревни. Она больше не интересует меня.

– Ради твоей матери, отца, Нуры…

– Нет! – рявкнул я.

Не смутившись моей резкостью, Тибор стиснул мне руку:

– Я человек рассудительный, Ноам, ты меня знаешь. И не боязливый. Но сейчас мне страшно. Обещаешь прийти сюда в полнолуние?

Я напрягся и попытался выдернуть руку. С мольбой в глазах он еще сильнее сжал мне запястье:

– Умоляю тебя, Ноам.

Разозленный этой сценой, я, почти не разжимая губ, проговорил:

– Я отвечаю «да», но только тебе, Тибор, и никому больше.

При этих словах его черты разгладились. Со вздохом облегчения Тибор выпустил мою руку.

– Спасибо, Ноам. Встречаемся утром, в полнолуние.

Меня душила ярость, и я быстро ушел. Обещание, которое он силой у меня вырвал, было мне отвратительно.

* * *

Есть кое-что и похуже неведения – это домыслы…

Я отказался узнать деревенские новости и представлял себе всевозможные ужасы; мне не хватало пищи для размышлений, и я мусолил, жевал и пережевывал одно и то же до тошноты.

Что скрывается за умолчаниями Тибора? Что его тревожит? Несмотря на многие утраты – смерть супруги и сыновей, гибель его деревни в селевых потоках, потерю имущества, – он сохранил осанку, пытливый ум, желание лечить людей и помогать им; он никогда не блуждал и не спотыкался. В отличие от моего отца, у него не было темных зон, кроме той, где пряталась личная боль. И вот этот сильный и цельный человек признаёт, что ему страшно. И даже молит меня о помощи. Что у них там творится?

Нас всегда настигает то, от чего мы бежим. Деревня и ее обитатели больше меня не оставляли.

Синица тоже следовала за мной. Благоразумно сохраняя дистанцию, она упорно сопровождала меня.

А дядя прямо-таки излучал радость бытия. Потому ли, что после недолгого отступничества я все же вернулся к лесной жизни? Потому ли, что он поделился со мной страшной тайной моего отца? Потому ли, что отныне он мог, не опасаясь моего смущения, во всю глотку орать «я заслужил женщину»?

И он время от времени исчезал и всякий раз возвращался измочаленный и победоносный.

– Ах, мой мальчик, как я завидую животным! Самочку им подавай только в период гона. А в остальное время живут себе припеваючи, бездельничают, дрыхнут, и передок у них не зудит, красота! А у нас… круглый год всё гон да гон, горячка без продыху.