Она разочарованно прикусила губу.

– Это открытие его изводит. Взяв меня в жены, он воображал себя молодым и сильным; но, убедившись, что не может исполнять супружеские обязанности, почувствовал себя трухлявым калекой. Настойка чабера, которую мой отец велел ему принимать, ничуть не помогла. Теперь Панноам ненавидит себя.

Я отступил:

– Нура, это правда?

– Как можно распознать правду, Ноам? По тому признаку, что она унизительна. Я сказала тебе правду, которая меня унижает.

Она казалась искренней. Я ей поверил.

Нура продолжала:

– Наша свадьба, твой уход из деревни… Панноам еще достаточно умен и понимает, что совершил череду ошибок. Из упрямого тщеславия он их не признает и предпочитает злиться на весь свет, а не на себя.

И звонко вскрикнула, вдруг сделавшись сияющей и легкой:

– Так ты меня возьмешь в жены?

– Здесь?

– Да.

– Нура… в этой пещере… это не место для тебя… недостойно тебя… я не…

Она притянула меня к себе и поцеловала в губы. Мое сердце бешено заколотилось. И у нас произошла самая настоящая встреча, когда все было сказано без слов. Полнота и мощь этих мгновений захватила нас. Через ворота наших губ мы перешли из одной вселенной в другую, из угрюмого мира, в котором не было места нашим поцелуям, в сияющий мир, где место им нашлось. И в этот миг мы поняли, что связаны навсегда.

Она мягко отстранилась, очертила пальцем кружок вокруг моего рта, быстро чмокнула меня в губы, потом в щеку, в другую, выше, ниже, и каждый следующий поцелуй был влажнее и нежнее предыдущего, глаза ее светились от радости, и наконец она вздохнула:

– Ах, я хочу спать.

И, грациозно вытянувшись на боку, она смежила веки и блаженно уснула.

* * *

Вдалеке тяжелыми глубинными разрывами потрескивал озерный лед, и всякий раз птицы испуганно вспархивали.

Природа пробуждалась, и с ней оживала Нура.

Весна запаздывала. Освободившись от снега, усталая и изношенная земля струила грязевые потоки. Солнце хоть и проглядывало, но грело неохотно, а небо еще не умело блеснуть чистой лазурью, пусть и было светлее зимнего. Цвета понемногу набирали силу.

Нура снова ела, вставала и ходила.

Наши поцелуи одарили нас покоем. Дальше них мы не продвинулись, да и они не повторялись, но мы обрели уверенность в нашем союзе.

Однажды вечером, обласканный ее голосом, я потянулся к ней губами, но Нура строго меня остановила:

– Я жена твоего отца, Ноам. Нам нельзя, пока…

– Пока – что? Мы с тобой живем здесь.

– Папа должен страшно беспокоиться. И Панноам не знает, что я его бросила. Наверно, думает, что меня съел медведь!

Хмыкнув, она намекнула на загадочное исчезновение Барака. Эти двое понимали друг друга с полуслова и вечерами напролет состязались в болтовне.

Вторую ночь подряд Барак намеренно оставлял нас наедине и уходил в Пещеру к Охотницам. Обеспокоенный тем, что́ Нура может проведать, если мы о том заговорим, я старался окружить его отлучки ложью и молчанием.

Наутро после второй вылазки Барака мы с ним пошли на охоту, и Барак намекнул мне, что Тита опечалена моим отсутствием.

– И что ты ей сказал?

– Что ты занят нашими животными. Я знаю, на что она может клюнуть.

– И она клюнула?

– Да. Запомни, что у нас три прекрасные лошади и ты приручил пару волков. Не меньше! Даже если все они вместе не сто́ят Нуры.

Он хохотнул. Но мне ситуация забавной не показалась.

– Тита меня ждет?

Барак кивнул. Я растерялся. Конечно, с Охотницей я любился по доброй воле, я ее желал, но меня подогревала и ярость.