С восточной стороны сада, где всего легче проникнуть в Эдем, поставь стражу херувимов; пусть далеко светится пламя их мечей, устрашая всякого, кто бы захотел приблизиться к тому месту и охраняя все пути к древу жизни, чтобы Рай не обратился в притон злых Духов и они, захватив древо жизни, не похитили бы его плодов, чтобы вновь обольстить Человека».

Он умолк; могучий Архангел уже был готов отправиться в быстрый путь со свитой неусыпных херувимов. У каждого из них было четыре лика, подобно двуликому Янусу[168]: все тело их было усеяно очами, более многочисленными и более бдительными, чем у Аргуса; они не задремали бы ни от чарующих звуков Аркадской свирели, ни от пастушеского рожка или усыпляющего жезла Гермеса.

Между тем, пробужденная Левкотея[169] снова приветствовала мир священным светом, разливая по земле благоухание свежей росы, когда Адам и праматерь наша Ева окончили свою молитву. Они почувствовали в душе новые силы, сошедшие на них свыше; в самом отчаянии им светят надежда, радость, но еще смешанные со страхом. Адам снова благосклонно обращается к Еве: «Ева, легко верить тому, что все блага, какими мы наслаждаемся, нисходят с Неба, но чтобы от нас могло восходить к Небу что‑либо достойное внимания Бога в Его состоянии совершенного блаженства, что‑либо способное склонить Его волю, этому, кажется, трудно верить. Однако же, горячая молитва, малейший вздох человеческого сердца доходят до престола Всевышнего! С той минуты, как я решился молитвою смягчить оскорбленного Господа и, пав на колени, смиренно открыл перед Ним сокрушенное сердце, мне кажется, что Он преклонил Свой слух с кротостию и состраданием! Во мне родилась уверенность, что молитва моя услышана! В душу снова снизошел мир и в памяти оживилось обетование, что твое семя сокрушит врага. Тогда, в отчаянии, я не обратил внимания на эти слова, но теперь они дают мне веру, что горечь смерти минует нас, что мы будем живы!

Радуйся же, Ева, достойно называемая матерью человеческого рода, матерью всего живущего: через тебя будет жив Человек и все будет жить для Человека!»

На это Ева с грустью тихо возражает: «Я не достойна этого высокого имени! Может ли оно принадлежать преступнице, которая была создана тебе в помощь и только вовлекла тебя в гибель! Упреков, строгого порицания, недоверия, вот чего заслуживаю я! Но Судья мой был бесконечно милосерден ко мне: меня, первую причину смерти, Он соблаговолил сделать источником жизни! Так же снисходителен ко мне и ты, удостаивая меня таким высоким именем, когда я заслуживаю совсем иного. Но поле зовет нас к трудам, возложенным на нас теперь в поте лица. Мы провели бессонную ночь, но утро равнодушно к нашей усталости; посмотри, оно с улыбкой начинает свой розовый путь. Пойдем же; никогда больше я не отдалюсь от тебя, куда бы ни призвал нас дневной труд, который сопряжен теперь с утомлением и будет продолжаться до конца дня. Но пока мы живем в этом прелестном саду, может ли что тяготить нас? Будем же довольны нашей жизнью, хотя и в падшем состоянии.» Так говорила, так желала Ева в своем глубоком смирении, но Судьба решила иначе: первое знамение этого обнаружилось в природе на птицах, на животных и воздухе. Румянен утра быстро исчез в омраченном воздухе, птица Зевса[170] вдруг бросилась с высоты своего полета на двух птиц с великолепными яркими перьями и преследует их.