Теперь с такой же безопасностью низведи меня к родной моей стихии, чтобы с крылатого коня, мчащегося без узды, не пасть мне на поля Ликийские (как некогда Беллерофон[136], хотя тот пал с низшей сферы), не зная в отчаянии, куда направить блуждающие стопы. Еще столько же осталось мне воспеть, но в более тесных границах видимой дневной сферы. Остановясь на земле, я не буду более уноситься в высшие полюсы; более безопасно буду я петь голосом смертного; не лишился он звучности, не онемел, хотя и выпали мне на долю дурные дни, да, выпали мне дурные дни. Живу я среди злых языков, во мраке, в одиночестве, окруженный опасностями. Но нет, не одинок я, пока посещаешь ты мои грезы, когда ложится ночная тень или когда алеет заря на востоке. Руководи мою песнь, Урания! Доставь мне достойных, хотя и немногих слушателей; но отдали от меня буйные крики Бахуса и его шумной ватаги, этого племени диких варваров, растерзавших в Родоне фракийского певца[137], которого с восторгом слушали леса и горы, пока дикие крики не заглушили и арфы, и голоса певца. Муза не могла спасти своего сына. Но ты не оставишь без помощи того, кто тебя призывает: ты – дочь Неба, та была одна пустая мечта.
Поведай, богиня, что произошло, когда Рафаил, дружелюбный Архангел, страшным примером того, что постигло на Небе вероломных, предостерег Адама не нарушать заповедей Божиих, чтобы в Раю Адам со своим потомством не подвергся такой же участи, если будет пренебрежена заповедь Господня – не прикасаться к запрещенному дереву, эта единственная заповедь, которую так легко было соблюсти при столь огромном выборе всего, что могло услаждать вкус, как бы прихотлив он ни был.
Адам и его подруга с вниманием слушали Ангела. Они были поражены и глубоко задумались над рассказом о таких высоких и чудных предметах, о таких немыслимых вещах, как вражда на Небе, война и смятение вблизи божественного мира, в жилище блаженства, хотя зло, несовместимое с блаженством и скоро отраженное, подобно водам потока, обратилось на тех же, от кого произошло. Но мало‑помалу Адам подавляет сомнения, возникшие в его сердце; слышанное возбуждает в нем желание, еще безгрешное, узнать о предметах, которые касаются его больше. Как произошел этот видимый мир – Небо и Земля? Когда и из чего они были сотворены? Что происходило в Эдеме и вне его, прежде чем он начал его знать? Так странник, едва утолив жажду, снова чувствует ее при виде светлых струй быстрого ручья, с журчаньем несущегося мимо. Адам продолжает вопрошать небесного гостя:
«Великие вещи, тайны, неизвестные здешнему миру, открыл ты нам, небесный посланник! Ты милостию Божией послан к нам с высоты Небес, чтобы вовремя предостеречь нас от того, что могло бы вовлечь нас в погибель, от тайной опасности, предвидеть которую не мог человеческий ум. Вечной благодарностью обязаны мы за это бесконечно Благому, и торжественно обещаем свято хранить Его высокую волю: в этом будет вся цель нашей жизни. Но если ты милостиво соблаговолил для назидания нашего сообщить нам вещи, превосходящие разум смертных, но которые нам полезно было знать, как полагала высшая премудрость, то удостой теперь снизойти и расскажи то, что знать нам полезно, быть может, не менее первого: как создано было Небо, видимое нами в такой необъятной выси, украшенное бесчисленным множеством движущихся светил? И что такое этот воздух, что наполняет все пространство и, необъятно разливаясь в нем, окружает весь шар цветущей Земли? Что побудило Творца, в Его святом предвечном покое, так поздно приступить к созиданию в недрах Хаоса? Во сколько времени совершено было творение? Если тебе не запрещено, открой нам все, о чем мы тебя спрашиваем не из желания проникнуть в тайны Его вечного царства, но для того, чтобы еще более прославлять Его творения, познавая их более.
Великое дневное светило не скоро еще окончит свой путь, хотя уже приближается к склону; услышав твой голос, могучий твой голос, оно замедлит свое течение, чтобы слышать твое повествование о том, как оно родилось, о том, как создавался мир из неопределенной бездны; а если бы вечерняя звезда и месяц поспешили прийти послушать тебя, то с ними воцарится ночное безмолвие; сон, бодрствуя, будет внимать тебе, или мы повелим ему удалиться, пока ты не кончишь великого повествования, и простимся с тобой еще до рассвета». |