Они ушли с балкона, а я остался сидеть в кресле, чувствуя, что сон оставил меня. Я сидел и уговаривал себя, что не мог встать, уйти и не слышать их разговора, так, чтобы не выдать своего присутствия. Их слух был так же обострен, как и мой, их ведь тоже учили быть бдительными. Я уговаривал себя и не мог избавиться от отвратительного чувства – я вмешался в чужую жизнь, я оказался там, где мне не следовало быть никогда.

А сейчас уже поздно что‑либо изменить, и оставалось сидеть в своем кресле, и уговаривать самого себя, что ты не мог поступить иначе. А отвратительное чувство не исчезало, не внимало уговорам...

Я так погрузился в собственные переживания, что ворвавшийся в мое сознание тревожным сигналом легкий шорох шагов услышал лишь возле самой балконной двери. Я поднял голову – темный женский силуэт вырисовывался в проеме приоткрытой двери.

– Ты все слышал, – раздался тихий голос Аманды.

Не было смысла отрицать, да она и не спрашивала, и я сказал:

– Да.

А ока не двигалась, не уходила, словцо что‑то ждала.

– Это случайность! Когда вы вышли на балкон, я уже сидел в этом кресле. Я не мог ни встать, ни закрыть двери.

– Все хорошо. – Она вошла ко мне. – Нет, не надо зажигать свет.

И я опустил руку, уже протянутую к встроенному в ручку кресла пульту управления. Свет с балкона падал на мое лицо, и ей было лучше видно, чем мне. Она села в кресло, которое еще недавно занимал Мигель.

– Я сказала себе: пойду и посмотрю, хорошо ли он спит... Ян рассчитывает па твою помощь завтра... Но про себя думала: лучше бы он не спал.

Я понял, что за этим сейчас последует.

– Я не считаю возможным для себя бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь.

– Я врываюсь к тебе среди ночи, хватаю за шиворот, тычу носом в свои проблемы, и это ты называешь – вторгаться в чужую жизнь? – Я слышал знакомый голос и легкий, беззаботный тон, которым пытаются скрыть внутреннюю боль; так совсем недавно говорил Кейси. – Это обо мне нужно говорить – вторгаюсь. Это я свои беды пытаюсь взвалить на чужие плечи.

– Я готов разделить их, – чуть помедлив, произнес я.

– Я верила, что ты скажешь именно эти слова. – Странно, что этот голос, который я привык слышать совсем в другой обстановке, сейчас исходил от размытого полумраком темного силуэта.

– Я бы не посмела тревожить тебя, но мне нужно собраться с мыслями и делать только то, для чего я оказалась здесь, но личное... оно встает на моем пути, оно мешает мне.

Она помолчала.

– И тебе действительно не надоели люди с их бесконечными проблемами?

– Нет.

– Я так и думала. Я знала, ты не оттолкнешь меня. Ты часто вспоминаешь Элизу?

– Когда не думаю о другом.

– Жаль, что я не знала ее.

– Она была хорошим человеком.

– Да. Как правило, это начинаешь понимать, лишь когда сравниваешь с кем‑то другим. Страшно то, что часто мы это просто не успеваем понять. Или понимаем, когда уже слишком поздно. – Она помолчала. – После того, что сейчас произошло на балконе, ты наверное, думаешь, я говорю о Кейси?

– А разве не о нем?

– Нет. Кейси и Ян – вся семья Гримов – они так близки нам, Морганам... мы ведь как родственники. Обычно ты не влюбляешься в родственника или думаешь, что не влюбишься в родственника – по крайней мере, когда ты еще молод. Ты мечтаешь о прекрасном далеком незнакомце – о таком, который ждет тебя в конце пути длиной в пятьдесят световых лет.

– Я никогда не мечтал о подобном.