Помню, Кэрол не хотела сниматься с якоря, когда мы только выпихнули Джима за борт. А еще помню, как катамаран вроде бы накренился, и это показалось мне странным. Но я ничего не понимаю в мореходстве, откуда мне знать, нормально такое поведение судна или нет? А ведь наверняка Джим именно в тот момент вернулся на катамаран, и мы опять поставили паруса только после этого.
Как я могла вляпаться в такую историю? Похоже, Джим был прав и я полная идиотка.
Пусть так, но я идиотка с планом.
На его разработку ушла целая ночь, зато теперь он готов, и я точно знаю, что делать. Причем я не собираюсь по-простецки заявиться в полицию с рассказом о гнусных махинациях Джима, которые он затеял, чтобы начать новенькую, с иголочки, жизнь.
Теперь мне понятно, почему он перестал требовать у меня бумаги, касающиеся его исследований. Ему больше не было до них дела. Никакого. Его должны были счесть мертвым, а меня — посадить за убийство.
Но это при условии, что кто-то заявит копам о его исчезновении. А пока у меня телефон Кэрол, она будет молчать. Нужно убедиться, что и Терри не пойдет в полицию, но тут я справлюсь.
Так что на этом фронте у меня все под контролем. Во всяком случае, хочется верить, и тут звонит мой собственный телефон.
* * *
— Эмма, это Мойра. Джим с тобой?
Тут, на улице, жарко и шумно. Я прислоняюсь к стене и пытаюсь отдышаться.
— Привет, Мойра, как вы там? Как Флорида?
— Ах, Эмма, я так расстроена! И ничего не понимаю. Несколько дней пытаюсь дозвониться до Джима и никак не могу. Он дома? Представляешь, даже не позвонил мне в день рождения, хотя всегда меня поздравляет. Всегда. Ни разу не пропустил. Я решила, что-то случилось, но Ларри считает, что Джим попросту занят и скоро позвонит. Но он так и не звонит, Эмма! Я ни словечка от него не слышала.
Голос у нее становится все более пронзительным, и я даже начинаю сочувствовать ей, когда говорю:
— Мойра, пожалуйста, успокойтесь, — однако добавить ничего не успеваю.
Из трубки несется:
— Как мне успокоиться? Мой сын пропал, Эмма! Что происходит? Он с тобой?
— Мойра, подождите, послушайте меня. — Я нахожу в кармане скомканный бумажный носовой платок и вытираю пот со лба.
Она замолкает. Я слышу ее дыхание: быстрое, поверхностное, частое. Звучит вопрос:
— Ты где?
— Домой иду.
— Так он не дома? — Голос у Мойры тоненький, почти молящий.
— Нет. Джим ушел. Но я уверена, что с ним все хорошо, честно. Волноваться не о чем.
— Куда он ушел? Ты с ним разговаривала?
— Он не сказал вам о нас? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.
— О чем именно?
Конечно, он ничего не сказал. Решил подождать, пока не уедет туда, куда он там собрался. То ли в Тунис, то ли к черту на куличики.
Мне нравится Мойра, очень нравится. Она всегда была ко мне добра. Думаю, отчасти она видит во мне себя, мы ведь обе с ней замужние женщины. В остальном у нас мало общего, поэтому большинство наших разговоров вертелось вокруг детей Мойры: Джима и двух его сестер. Главным образом вокруг Джима, потому что все в семье перед ним благоговеют. Сын не может ошибаться. Что бы он ни говорил, все воспринимается как перл подлинной мудрости. Если сказать сейчас Мойре, что ее сынок убежден, будто за ним следят через веб-камеру, она ответит, что недавно прочла статью об опасности этих самых веб-камер. Или о том, что с ее подружкой случилась именно такая история, поэтому она верит в подобную возможность. Прежде чем родители Джима переехали на юг, мы регулярно встречались с ними на семейных трапезах, и меня поражало, как активно и деятельно сестры моего мужа помогают отцу с матерью. Они забивали морозильник родителей полуфабрикатами, чтобы у тех под рукой всегда было несколько готовых блюд, которые достаточно просто разогреть. |