|
.. Такой разговор шел у шляхтянок в людской. Тем временем в столовом покое поспешно накрывали на стол, а в зале панна Александра осталась одна с Кмицицем, потому что тетушка ушла готовить ужин. Пан Анджей глаз не сводил с Оленьки, и они все больше у него разгорались. - Есть люди, которым богатство всего дороже, - сказал он наконец, - другие на войне за добычей охотятся, иные лошадей любят, а я, моя панна, тебя вот не променял бы ни на какие сокровища. Ей-ей, чем больше гляжу на тебя, тем больше охота берет жениться, право же, хоть завтра под венец! Брови-то, верно, жженой пробкой чернишь? - Слыхала я, есть такие ветреницы, только я не из их числа. - А глазки-то лазоревые! Слов у меня от смущения не хватает. - Не очень-то ты смутился, пан, коли так ко мне приступаешь, даже мне удивительно. - Это тоже наш смоленский обычай: на бабу и в огонь смело идти. Ты, моя королева, к этому привыкай, так всегда будет. - Ты, пан Анджей, от этого отвыкай, так не должно быть. - Может, я тебя и послушаюсь, чтоб мне головы не сносить! Хочешь - верь, моя панна, хочешь - не верь, а я бы тебе под ноженьки небо подостлал! Я для тебя, моя королева, и другим обычаям готов научиться. Знаю ведь, простой солдат я, больше в ратном стане доводилось бывать, нежели в панских покоях. - Одно другому не мешает, мой дедушка тоже был солдатом, а за добрые намерения спасибо тебе! - ответила Оленька и так сладко поглядела на пана Анджея, что сердце у него растаяло тотчас, как воск. - Ты, моя панна, на веревочке будешь меня водить! - Что-то непохож ты на тех, кого на веревочке водят! Хуже нет, чем с такими строптивцами. Кмициц в улыбке открыл белые, точно волчьи, зубы. - Как! - воскликнул он. - Неужто мало розог обломали в школе об мою спину святые отцы, чтобы выбить из меня эту строптивость и вбить в голову всякие честные правила? - А какие же вбили лучше всего? - Коли любишь, падай в ноги - вот так! При этих словах пан Кмициц уже был на коленях, а панна Александра, пряча ноги под стулец, кричала: - Ради бога! Этого тебе в школе в голову не вбивали! Ах, оставь, оставь, не то я рассержусь... да и тетка сейчас войдет! Не вставая с колен, он поднял голову и заглядывал ей в глаза. - Да пусть целая хоругвь теток придет, я не откажусь, что охота мне любить тебя! - Вставай же, пан Анджей! - Встаю. - Садись, пан Анджей! - Сижу! - Злодей ты, Иудушка! - Вот и неправда, я когда целую, так от всей души! Хочешь, докажу? - И думать не смей! Однако панна Александра смеялась, а он весь сиял от радости и молодости. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородных кровей. - Ай-ай! - говорил он. - Что за глазки, что за личико! Спасите, святые угодники, а то не усижу! - Нечего угодников звать. Четыре года сидел, покуда сюда собрался, так сиди и теперь! - Ба! Да я ведь знал только портрет. Я этого живописца велю в смоле вымазать да в перьях вывалять и в Упите кнутом прогнать по рынку. |
