Он обогнул яму слева, под ногами опять тихонько захрустел сухой мох. «Чертова сушь», — подумал Грабарь и вдруг увидел окурок.

Истлевший почти до самого фильтра бычок валялся на желтоватом песке в каком-нибудь сантиметре от пучка сухой, как порох, мертвой травы. Он еще дымился, на нем нарос длинный кривой столбик пепла — тот, кто выбросил из окна машины дымящуюся сигарету, не выкурил ее и до половины.

На секунду Грабарь прикрыл глаза, чтобы побороть вспышку неконтролируемой ярости. «Твари, — пронеслось в мозгу. — Отморозки, скоты… Закурил, сделал пару затяжек и вышвырнул сигарету в открытое окошко, как будто там, за окошком, — город с его сплошным асфальтом… Идиоты безмозглые! Все их рассуждения сводятся к одному: авось, пронесет. А если не пронесет и лес все-таки загорится, мне-то что до этого? К тому времени, когда пожар заметят, я буду уже далеко, а леса на мой век хватит.

С этого момента он перестал обращать внимание на жару и усталость. Грабарь шел по следу; возможно, со стороны все это выглядело примитивно и глупо, но отступать и поворачивать обратно он не собирался. В мире, где грань, отделяющая друзей от врагов, давно потеряла четкость очертаний, размылась и исчезла, было просто необходимо поддерживать хотя бы видимость порядка. Он, Андрей Грабарь, нуждался в этом, к этому привык и не хотел меняться. Там, в Чечне, отличить своих от чужих было просто; здесь, в лесу, это было не сложнее. Деревья — это были свои, а те, кто разбрасывал в сухом, как порох, лесу тлеющие окурки, находились по другую сторону баррикады. Задача Грабаря была проста: настигнуть, взять с поличным, повязать и доставить к участковому. А дальше… Что ж, дальше пусть решают те, кому доверено решать. Будь на то воля Грабаря, он убивал бы сволочей на месте, без суда и следствия. Почему? Да по кочану, блин! Деревья — они хоть кислород вырабатывают. А что, скажите на милость, вырабатывает человек, кроме дерьма и мусора? Пока он, человек, не приносит прямого вреда, его еще можно терпеть, но, когда он переступает грань дозволенного, вести с ним душеспасительные беседы бесполезно.

Машину он увидел сразу же за поворотом дороги. Это была пятидверная «нива» баклажанного цвета, казавшаяся непропорционально длинной, почти уродливой по сравнению со своим укороченным прототипом. Темно-лиловые крылья были сильно запылены, на них виднелся причудливый узор, оставленный царапавшими борта ветвями. На пыльном капоте сидела лимонно-желтая бабочка, еще одна беспорядочно трепыхалась в пустом салоне, ежесекундно ударяясь о ветровое стекло — видимо, бедолага залетела в машину через приоткрытое для вентиляции окно. Грабарь скользящим охотничьим шагом приблизился к машине и подергал переднюю дверцу. Как и следовало ожидать, та оказалась запертой. Номера на машине были московские, из щели приоткрытого окна тянуло жаром, как из разогретой духовки, и пахло ванилью пополам с табачным дымом. Весь передок машины — бампер, номерной знак, фары, решетка радиатора и массивная защитная дуга с укрепленными на ней дополнительными противотуманными прожекторами — был густо облеплен присохшей мошкарой.

Грабарь отступил на пару шагов, расстегнул клапан планшета, вынул блокнот, ручку и старательно списал номер машины. Лучше всего было бы, конечно, снять номерные знаки, но они были намертво прикручены саморезами, а отвертки Грабарь с собой не прихватил. Да и как ему могло прийти в голову, что в лесу не обойтись без отвертки?

Он огляделся. Поблизости никого не было. На песке отпечатались следы обутых в кроссовки ног, и уходили эти следы вовсе не в лес, что было бы логично, а, напротив, в непролазную чащобу разросшегося на торфянике подлеска, кишевшего мошкарой и свирепыми кровожадными слепнями.