— Думаю, пора допросить нашего друга.

— А можно покороче? — поежилась Тереза. — Что-то мне тут не по себе.

Вильям Абернати послушно сидел в кресле. Григорий подвинул к нему стул, сел напротив и только тогда снял с Абернати обездвиживающее заклинание. Показав своему визави блокнот, он послал ему мысленный приказ и сказал:

— Посмотрите на то, что я держу в руке, и расскажите мне о том, что здесь записано.

Абернати не без труда направил глаза на блокнот, но, как только, это ему удалось, он ответил на заданный вопрос:

— Моя записная книжка. Чтобы следить за другими.

Слишком лаконично — но, с другой стороны, Григорий ведь не оговорил того, насколько пространным должен быть ответ. Он предпринял новую попытку:

— Расскажите мне о людях, которых касаются ваши записи, Вильям Абернати. У них всех были глаза такого же цвета, что у вас?

Губы Абернати скривились в усмешке.

— У всех до единого. Начиная с третьего из них, их стало отличать проще простого. Голландка оказалась хитрой штучкой. Она меня тоже вычислила. Пришлось несколько лет шпионить за ней.

— Что он этим хочет сказать? — сердито проговорила Тереза. Она стояла, судорожно сложив руки на груди, и смотрела на Абернати так, словно перед ней была гадюка, которую она обнаружила на коврике возле своей кровати.

А вот Григорий Николау как раз хорошо понял Абернати.

— Сколько вам лет, Вильям Абернати?

Этот вопрос вызвал у Терезы неподдельное изумление, выразить которое, впрочем, ей не удалось: Григорий предостерегающе поднял руку. Сначала ему хотелось услышать ответ.

— Девяносто семь.

— Ему не может быть…

— Тереза! — оборвал свою спутницу Григорий. Она умолкла, но в ответ Абернати явно не поверила, хотя уже знала, что возраст человека, которому она доверила свою жизнь, измеряется несколькими столетиями. А что такое в сравнении с этим какие-то девяносто семь лет? Маги могли жить дольше простых смертных, между тем наибольшая продолжительность жизни, на которую они могли рассчитывать, составляла двести, а в отдельных (крайне редких) случаях — триста лет. Поговаривали о немногих, кому удалось прожить дольше этого срока, но выяснить, действительно ли это так, Григорию пока не удалось, хотя, безусловно, это ровным счетом ничего не значило. Он сам был живым доказательством того, что это возможно.

Григорий понял, что еще не задал своему собеседнику, пожалуй, самый главный вопрос.

— Известно ли вам о Фроствинге?

Абернати вполне натурально сдвинул брови и, подумав, ответил:

— Нет.

«Естественно, ни о каком Фроствинге он понятия не имеет!» — догадался Григорий и мысленно выругал себя. Ведь это он дал грифону такое прозвище, так кто еще мог знать, что он его так прозвал?

— Знаете ли вы о грифоне? — переформулировал свой вопрос Николау.

На этот раз Абернати и задумываться не стал.

— Нет, — ответил он без тени сомнения.

Итак, Абернати понятия не имел о Фроствинге. Он знал только о доме, да и то скорее всего немного.

— Это — единственная записная книжка или у вас есть другие?

Григорий и боялся, и надеялся на то, что Вильям Абернати мог оказаться владельцем истории тех магов, за которыми шпионил лет семьдесят, однако, к его облегчению, Абернати на этот вопрос ответил отрицательно. Свои таинственные, но однозначно темные, делишки он начал провертывать всего лет десять — двадцать тому назад, однако и это был срок не такой уж малый.