Тьма и тишина. Я с трудом мог различить темную массу доктора Дэйла справа от меня и других моих спутников слева. Приглушенное поскрипывание ботинок подсказало мне, что они то и дело нервно переминались с ноги на ногу. Еще я слышал нервное, прерывистое дыхание Джеймса Ролтона, а также дыхание доктора Хендерсона и Хармона. Где-то внизу тяжело, протяжно пробили часы.

Я задумался о девушке, которая спала передо мной в кровати, — об Оливии Ролтон, о её матери, — обо всех Ролтонах, которые неожиданно для самих себя оказались на пути Зла. И это темное Зло забрало душу Аллины Ролтон, а теперь собиралось погубить Оливию. Я вспоминал, что доктор Дэйл рассказывал мне: вампиризм — само по себе ужасное явление, но могло ли тут происходить что-то еще более страшное?..

Ролтон зашевелился, когда часы внизу пробили полночь. А потом, когда эхо боя часов стихло, тишину нарушил звук, который заставил насторожиться всех нас, и только доктор Дэйл не шелохнулся, где-то далеко-далеко завыла собака — протяжный, вибрирующий вой, полный ярости и страха, разнесся во тьме. Через минуту к нему присоединилось еще несколько псов, завывающих на тот же манер — низкий, захлебывающийся лаем звук, который резал слух нам — тем, кто жался у стены в комнате спящей девушки. А потом вой неожиданно перешел в яростный лай, который становился все громче и громче.

— Собаки лают, потому что кто-то… что-то приближается… — прошептал Джеймс Ролтон, стоящий рядом со мной.

Доктор Дэйл тут же шикнул на нас:

— Тихо! Помолчите!

Лай собак превратился в настоящую какофонию, а потом, перейдя в испуганный визг, оборвался. Завывания прервались так неожиданно, что тишина, последовавшая за ними, навалилась на нас удушающим ватным одеялом.

Теперь ждать пришлось не долго. Тихий звук донесся с балкона за окном в северной стене. Мое сердце ушло в пятки, когда в лунном свете я увидел неясную фигуру. По тому, как сильно Ролтон сжал мое запястье, я понял, что и он заметил незваного гостя.

Неизвестный подошел вплотную к окну, и теперь стало видно, что он одет в белые одежды. Он прижал лицо к стеклу, вглядываясь в глубь темной комнаты, пытаясь что-то разглядеть среди теней, где мы прятались. Только тогда мы смогли хорошенько разглядеть лицо ночного гостя — лицо женщины, которую можно было бы назвать красавицей, если бы черты лица не были искажены дьявольским выражением холодной жестокости. Темные волосы ночной гостьи были распущены, и на их фоне её лицо показалось мне белым как мел. Кроме того, оно показалось мне знакомым…

Её глаза горели алым светом. Губы сверкали алым на её мертвенно-бледном лице, чуть приоткрытые, но достаточно, чтобы рассмотреть белоснежные зубы. Женщина была в белых одеждах, в которых я с ужасом узнал саван. Она не видела нас, спрятавшихся среди теней.

А потом я услышал, как Джеймс Ролтон, задохнувшись, прошептал:

— Боже мой, это же Аллина! Это — моя жена!

— Аллина Ролтон — мать Оливии! — с изумлением пояснил доктор Хендерсон. — Я констатировал её смерть… Она мертва!

Глава четвертая

Герритт Геисерт

— Тихо! — прошептал доктор Дэйл. — Ради бога, больше ни звука!

В голове у меня все смешалось, и единственное, что я смог сделать — крепче сжать крест. Этот сверхъестественный ночной гость оказался мертвой матерью спящей девушке, мертвой Аллины Ролтон! Но ведь она сама умерла, став жертвой вампира, а теперь пришла ночью к собственной дочери.

Взгляд Аллины Ролтон замер на спящей девушке, её лицо расплылось в нечестивом удовольствии, а губы — в улыбке злорадной жестокости, словно неожиданное пламя ада заиграло отблесками на алебастровой маске лица. Вот она потянулась к верхней ручке окна…

Замочек щелкнул, и окно распахнулось.