– С удовольствием.

– Не робей и не теряй веры. И мы победим.

Мы расстались, и я, вытирая глаза, вышел из шатра, мерцавшего от горящих внутри свечей. Я шагал мимо лагерных костров, у которых ютились промокшие под дождем люди, слышал доносящиеся из шалашей женские голоса. Все шлюхи Мерсии следовали за войском, да и уэссекские, надо понимать, тоже. Залихватское пение раздавалось теперь у меня за спиной. Напились, решил я. Когда почти добрался до своих, пение перешло вдруг в яростные крики. Ночь прорезал вопль. Послышался безошибочно узнаваемый звон клинков. Снова крики. Из оружия при мне был только нож, но я повернулся и побежал в ту сторону, где происходил беспорядок. К месту, обозначенному внезапным сполохом, устремились и другие. Королевский шатер был объят огнем, пропитанная воском ткань ярко полыхала. Вопили уже все. Воины выхватили мечи, глаза их округлились от страха. Стражники у входа в шатер были мертвы, их тела озаряло пламя горящей материи. Телохранители Этельстана, приметные благодаря алым плащам, взяли шатер в кольцо. Другие сорвали пылающую ткань.

– Они ушли! – проревел кто-то. – Ушли!

Отряду воинов Анлафа удалось пробраться в лагерь. Именно они распевали, изображая из себя пьяных. Расчет строился на том, чтобы убить Этельстана и тем самым вырвать у армии сердце накануне битвы, но Этельстана в шатре не оказалось. Вместо этого убийцы нашли там епископа.

Этельстан подошел к остаткам шатра.

– Куда часовые смотрели? – сердито спросил он у одного из спутников. Потом заметил меня. – Лорд Утред, мои соболезнования.

Мой старший сын лежал мертвым. Изрубленный мечами, в обагренном кровью епископском одеянии. Тяжелый нагрудный крест украли. Его тело вытащили из горящего шатра, но слишком поздно. Я опустился на колени и коснулся его лица, совершенно нетронутого и странно умиротворенного.

– Мои соболезнования, – повторил Этельстан.

Какое-то время я не мог вымолвить ни слова, но потом справился с собой:

– Государь, мы с ним сегодня заключили мир.

– Тогда завтра мы объявим войну, – произнес Этельстан сурово. – Беспощадную войну. И отомстим за его смерть.

Завтра Господь сотворит для нас чудо? Вот только мой старший сын был мертв, и пока я шагал к своим людям, свет лагерных костров расплывался у меня перед глазами.

* * *

Рассвет. Среди деревьев пели птицы, как если бы начинался совершенно обычный день. Дождь за ночь ослабел, хотя, когда я вылез из шалаша, меня встретила морось. Суставы ныли, напоминая про возраст. Иммара Хергильдсона, молодого дана, которого я спас от петли, рвало рядом с потухшим костром.

– Пил ночью? – спросил я, пинком отогнав собаку, норовившую подъесть блевотину.

Он только потряс головой. Вид у него был бледный и испуганный.

– Ты будешь стоять в «стене щитов», – сказал я ему. – Ты знаешь, что делать.

– Да, господин.

– Им тоже страшно, – продолжил я, кивнув на север, где за невысоким холмом находился лагерь врагов.

– Да, господин, – неуверенно отозвался дан.

– Главное, следи за низкими ударами копья, – напомнил я ему. – И не опускай щит.

За ним отмечалась такая склонность во время тренировок. Человек во второй шеренге противника колол копьем на уровне щиколотки или лодыжки, и естественной реакцией Иммара было опустить щит, но тем самым он открывался для удара мечом в горло или в грудь.

– С тобой все будет хорошо, – пообещал я.

Мой слуга Алдвин принес мне кубок с элем:

– Господин, есть хлеб и бекон.

– Поешь.