— Ты все так же хорошо владеешь искусством обольщения, Луис, — произнесла она с обворожительной улыбкой, откинув волосы назад и нежно лаская свой сосок. — Какая жалость, что свою обходительность ты утратил. — Она окинула его пристальным взглядом и добавила:

— Предпочитаешь давать волю инстинктам.

Ответом был надтреснутый смешок.

— Решил, что тебе не помешает немного грубости, — ответил он, скидывая с себя рубашку. — Не хочу, чтобы ты скучала, как в прошлый раз.

— Я никогда не скучала рядом с тобой, — возразила она абсолютно искренне. — Я думала, что и для тебя наши отношения были чем-то особенным. Горький смешок.

— Поэтому ты решила уйти.

— Слишком все было серьезно, Луис, — ответила Шонтэль негромко, вспоминая, какой наивной была. — Я боялась, что чувства захлестнут нас.

— О чем ты говоришь? — глумливо ухмыльнулся он, снимая носки. Казалось, даже его тело отвергало все ее доводы.

— О твоей подлинной жизни в Буэнос-Айресе, — сказала Шонтэль, надеясь найти в нем хоть малейший проблеск признания его собственной вины, которую он если и чувствовал, то очень тщательно скрывал.

Реакции не последовало. Сняв носки, он выпрямился.

— Ясно, — кивнул он, — наша идиллия на Амазонке окончилась. У меня была работа в Буэнос-Айресе, и тебе недоставало внимания. Обещаю, сегодня ты им обделена не будешь, Шонтэль.

Он принялся расстегивать брюки.

— Почему?! — крикнула она с отчаянием, понимая, что ее рассматривают лишь как объект для секса. Возможно, так оно и было всегда. Гнев переполнил ее. — Другие твои женщины не столь пикантны, Луис?! Хочешь остроты ощущений?

Она уязвила его сильнее, чем предполагала. На мгновение он сжал губы, и в глазах вспыхнул злой огонек.

— Считаешь себя особенной, Шонтэль? — Тон его оставался таким же насмешливым, пока он неторопливо скидывал с себя вещи и наконец предстал перед ней обнаженный, агрессивный, сильный, на губах его появилась мстительная улыбка. — И ты права. Ты особое возбуждающее блюдо в моем меню.

Которое утром выплюнут, подумала она. Все карты в этой игре были темной масти одни лишь трефы и пики. Но даже теперь она не теряла надежды. Особенно теперь.

— Ты здорово рискуешь, не так ли? — бросила она ему, — Люди быстро привыкают к лакомствам. А вот отвыкнуть довольно трудно.

Он рассмеялся, и хотя смех этот был безрадостным, лицо его на долю секунды преобразилось, став лицом того самого Луиса, которого она знала. Ее пульс участился. Желание отдаться переполнило ее, когда он, опустившись на кровать, склонился над ней, отводя волосы с ее груди. Глаза его горели огнем дикой страсти.

— К такому редкому лакомству привыкнуть нетрудно, — пробормотал он, касаясь ее губ. — Но я претендую лишь на то, что могу получить.

«Редкому лакомству». Эти слова еще звучали в сознании Шонтэль, когда губы Луиса соединились с ее губами в долгом, жадном поцелуе, утоляя голод, длившийся два пустых, мучительных года. Останься он а с ним, возможно, все было бы по-другому. Глупая гордость… Если бы она ему объяснила все, ведь и он мог откровенно рассказать ей о помолвке. Между ними не стояла бы ложь.

Она провела рукой по его волосам, наслаждаясь тем, что вновь чувствует их. Ощущение того, что он принадлежал ей, переполнило ее. Этот мужчина принадлежал ей. Он должен принадлежать ей. Он был единственным. И его чувства к ней были такими же. Обоюдное, страстное желание.

Внезапно он схватил ее за руки и прижал их к подушке, а затем нагнулся над ней, как будто говоря: «Это моя ночь, Шонтэль».