Внизу они пили кофе в тяжелых деревенских чашках, а хозяин опять был выпивши, и даже не смотрел на них. Выглянуло из-за двери только кроткое лиловое лицо хозяйки и скрылось; сеттер с отвислым брюхом бил хвостом по их коленям, и ему дали сахару.

— Ну, так скорей, чего же мы ждем? — и все ее лицо смеялось и светилось, — бежим, спешим, летим! Сейчас узнаем, на месте ли речка?

Он приберег это место для одного себя, он ни с кем не ездил сюда, не возил чужих жен, не разводил здесь хозяйства. Все оставалось здесь, как было, только деревья стали гуще, такими, какими, может быть, были тысячу лет тому назад. Эта мысль о неизменности, о вечности лесной тишины, о бесконечности речного движения и свела его с ума когда-то.

— Обыкновенно в таких случаях бывают разочарования, — говорила она, спускаясь к берегу, — придешь через пятьдесят лет, а лодки-то и нету!

— Через двадцать пять!

— Ну, через двадцать пять. Значит, ты это облюбовал еще тогда, когда меня и на свете не было!

Она замерла в изумлении при этой мысли и опять, легко, словно танцуя, пошла вперед.

Но лодка нашлась. Их даже было две: одна — старая, другая — новая, крашенная в красный цвет. Весла были спрятаны в кустах, и они их тотчас отыскали.

Вода спокойно и ласково играла под солнцем. Как часто думал он о том, что непременно когда-нибудь будет вот так сидеть и слушать. Было что-то неизбежное в возвращении к этим камышам, к этим дрожащим теням, сбереженным памятью. Он чувствовал, что участвует в плеске времени, текучем и безначальном. В ранней юности в минуту того незабвенного восторга он понял, что сюда надо найти обратный путь.

Наташа между тем снимала через голову свое белое платье в цветочках и оказывалась в купальном костюме. Она говорила, что если бы он взаправду любил ее, то непременно взял бы эти весла, отвязал бы лодку и повез ее на середину реки, чтобы она могла там окупнуться.

— Запрещено, — сказал он, показывая пальцем на ржавую доску, на которой что-то было нацарапано, и лег навзничь. — Протокол составят. В тюрьму посадят. На каторгу пошлют.

— Да никого же нету. Какой ты, право! И пожаловаться на тебя некому! — (А еще накануне вечером она говорила ему «вы»!)

В этой прозрачности он чувствовал свою собственную прозрачность. Он говорил себе: такие случаи бывали, я где-то читал. Человек в молодости попадает на какую-то точку земного шара и вдруг говорит себе: это здесь! Проходят годы. Он живет, он путешествует, любит, трудится, и стариком возвращается, и поселяется, и не может объяснить, почему он здесь, когда есть столько других мест.

— Так не отвяжешь? — спросила она еще раз и босой ногой наступила ему на руку.

— Я уже и без того совершил ради тебя преступление: скрыл свою фамилию от полиции. Теперь пойдет к черту вся статистика губернии. А ты еще хочешь, чтобы я украл лодку. Ты можешь окупнуться у берега.

Она вошла в воду, брызнула ему в лицо чем-то блестящим и мокрым и вдруг зашумела, забила ногами, поплыла.

И вот он вернулся не один, вдвоем с женщиной, которую он, кажется, любит и которая, кажется, любит его. Что будет с ним дальше? И с ней? Он лежал на спине, смотрел в небо, прислушивался. Прошло довольно много времени в блаженном забытьи. Внезапно что-то дрогнуло в нем, и сорвалось сердце: она звала его.

Он крикнул в ответ и помахал в ответ рукой в воздухе. Она опять закричала. Она ли это? Он вскочил, подбежал к воде, на секунду остановился, но под щитом поднятых рук не увидел ничего — только в блеске дрожала вода.

Он вдохнул воздуху, широко открыл рот, заорал:

— А-а-а! Наташа-а-а!

На противоположном берегу стояли, выстроившись в линию, окаменелые в зное безногие кусты.