— А если откажу, ты разве не поступишь по-своему?

— Если ты хочешь спросить, собираюсь ли я жить так, как считаю нужным, то мой ответ — да.

— А разве ты когда-то поступала против своей воли? — Он откинул простыню и лег, повернувшись к Карине спиной.

Наверное, это следовало понимать как знак того, что дискуссия окончена.

Карина сделала то же самое, но, пытаясь устроиться поудобнее, с удивлением обнаружила, что сделать это не так-то просто. Раньше она находила комфорт в объятиях Мигеля, но теперь кровать казалась слишком широкой, и ей просто не к чему было приткнуться. Глупо расстраиваться из-за таких мелочей, но на глаза навернулись слезы. Сама виновата. Что хотела, то и получила.

Зачем? Зачем она затеяла этот разговор? Возвращаться на сцену ее вовсе не тянуло. Когда-то шоу-бизнес был для нее единственной сферой деятельности, позволявшей реализовать данные природой способности и более или менее сносно обеспечить семью. За почти два года она добилась относительного успеха, но заплатила за него немалую цену. Угроза возвращения была всего лишь попыткой выплеснуть на Мигеля злость и раздражение, местью за то, что он ее не любит.

Ладно, пусть не только местью. Где-то в глубине души у Карины все еще шевелилась малюсенькая надежда на то, что она нужна ему такая, какая есть, а не такая, какой, по его мнению, должна стать. Бросая Мигелю перчатку вызова, она прибегла к последнему средству. И что же получилось? Ничего. Вызов остался без ответа, и ей ничего не оставалось, как униженно подбирать свою никем не замеченную перчатку.

Ей никогда не стать Кариной Мелроуз, потому что на самом деле Карины Мелроуз не существует. Можно быть либо Риной Роуз, либо Кариной Гомес. Певичкой и любовницей или покорной супругой. Горячие слезы выползли из-под ресниц и потекли по щекам. Карина шмыгнула носом. И почувствовала прикосновение Мигеля.

— Не плачь. Я просто дурак. Если хочешь вернуться на сцену, возвращайся. Я не против.

— Мигель?

— Я, а кто же еще? — фыркнул он, поглаживая ее по бедру. — Уж не приснился ли тебе кто-то другой?

— Я не это имела в виду. Ты сказал, что не будешь возражать, если я захочу вернуться. Это… это серьезно?

Мигель выключил свет, а ей так нужно было видеть его лицо! Неужели он не шутит?

— Конечно, серьезно. — Вздох. — У каждого свои привычки, от которых трудно отказаться.

Она улыбнулась.

— Знаю.

— Я часто бываю излишне самоуверенным. Часто иду напролом.

Язвительная реплика уже вертелась у нее на языке, но Карина воздержалась от комментариев, разумно решив, что в данный момент молчание дороже золота.

Не дождавшись ответа, Мигель продолжал:

— Да, мне не нравилось то, чем ты занималась в Нью-Йорке, потому что карьера отнимала тебя у меня. Но нельзя быть эгоистом. Если ты чувствуешь, что для счастья тебе не хватает именно сцены, что ж, так тому и быть. Повторяю, я не стану препятствовать.

Интересный поворот.

— А тебя не будет смущать, что твоя жена выходит на сцену перед сотнями зрителей?

— А почему это должно меня смущать? Ты же не совершаешь ничего предосудительного. Тогда, в Нью-Йорке, я никакого смущения не чувствовал.

— Но тогда и ситуация была иной. Что позволено любовнице, не позволено жене. Я знаю много случаев, когда мужья запрещали своим супругам, например, сниматься в кино.

— Со временем на многое начинаешь смотреть по-другому. Наверное, когда привыкаешь думать не только о себе. Я совершил много такого, о чем сожалею сейчас.

— У моей матери будет истерика.

— Эту проблему я беру на себя. Твоя мать считает меня чуть ли не Богом.