— Что вы предлагаете, Цвиллер? — серьезно спросил Гефт.

— Ничего. Наше место — в мясорубке истории! Мы зловонный фарш, сдобренный имперской пропагандой!..

— Твое счастье, Гельмут, что тебя не слышит Гофмайер... — сказал Загоруйченко, наливая рюмки. — Он обвинил бы тебя в пораженчестве и пришил к протоколу... Что будем, инженер, делать, а? — обратился он к Гефту. — Илинич переметнется, а мы? Вагнер говорил, что тебя представили к Железному кресту третьей степени. Это для того, чтобы ты не всплыл. Вернее пойдешь ко дну...

— За тех, кто умеет плавать! — Гефт поднял рюмку.

— Не поможет... — мрачно бросил Цвиллер, выпил свою рюмку и, опираясь о костыль, поднялся.

— Сиди, Гельмут! Мы должны добить эту бутылку...

— Я сбежал из госпиталя в чужом пиджаке... Через час врачебный обход... — Цвиллер простился.

— Где ваш госпиталь? — спросил Гефт.

— На Преображенской.

— Я помогу вам...

— Не надо. Доберусь сам.

— В какой вы палате?

— Второй этаж. Тридцать вторая...

Тяжело опираясь о костыль, Гельмут Цвиллер вышел из комнаты.

Олег откинулся в кресле и, прищурясь, рассматривал Гефта, затем совершенно трезво спросил:

— Ты зачем, инженер, пришел?

Гефт молча опустился в кресло, где сидел Цвиллер, и внимательно посмотрел на Загоруйченко.

— Ты всегда приходишь неспроста... Тебе всегда чего-нибудь от меня нужно... — Он смотрел на Гефта пытливо, настороженно, словно на ринге перед броском и решительным ударом.

В это время Гефт оценивал своего противника.

«В открытую? — думал он. — Лучше всего в открытую, но в нем не знаешь, чего больше — подлости или хитрости, мужицкого, злого расчета. Нет, — решил он, — лучше по шерсти!» — и сказал:

— Я бы не хотел, Олег, оказаться в глупом положении. Ты, конечно, передашь Гофмайеру все, что здесь говорил лейтенант Цвиллер?

— Ты считаешь меня подлецом? — прищурясь, спросил Олег.

— Нет. Просто осторожным человеком, — спокойно ответил Гефт.

— А что он мне? Сват? Брат? Подумаешь, боксер! Он давно проиграл, а проигравших списывают...

— Да, да. Сила! Власть! Все дозволено «белокурой бестии»! Над моралью, над нравственностью... — в раздумье сказал Гефт.

— Я не люблю копаться в теоретическом нужнике! — презрительно бросил Загоруйченко.

— Но у тебя сегодня в разговоре с Цвиллером довольно искренне прозвучала новая тема: дело идет к ответу! Помнишь, ты сказал: «Илинич переметнется, а мы?»

— Ты же умный человек, инженер! Не может быть, чтобы ты не задумывался над этим вопросом...

— У меня нет выбора. Я служил этой гордой птичке, — он показал имперского орла на нарукавной повязке, — верой и правдой! Но для тебя, Олег...

— Почему ты замолчал? Говори!

— Какую-нибудь услугу красным, и все твои девичьи грехи забыты! Ты снова на ринге, гонг, удар, рев толпы, твою руку в перчатке поднимает арбитр...

— Какую услугу?

Гефт развел руками:

— Над этим, Олег, ты подумай сам. Будь здоров! — он поднялся с кресла. — Я получил на три дня отпуск, хочешь, проведем его вместе?

Не ответив, Загоруйченко закрыл глаза. Он, как удав, медленно переваривал кролика, брошенного ему Гефтом.

На Преображенской Николай нашел немецкий стационар и вызвал из тридцать второй палаты Гельмута Цвиллера.