— Пойдем поглядим, — сказал Буденный, накинув на смоляную шевелюру черную низкую папаху. — Мы мигом, — извинился перед гостями. — А вы пока чайку на дорожку попейте.

— А мы хотели с товарищем Дундичем за знакомство по чарочке опрокинуть, — с сожалением проговорил Михаил Иванович.

— И попью, — сказал Дундич.

Буденный хитро усмехнулся:

— Сам же рассказывал, как с графинями спирт хлестал.

— А-а, — понимающе поддержал комкора председатель ВЦИКа, — тогда конечно. Значит, с рабоче-крестьянским классом не желаете?

— Очень желаю, — поглядел на Калинина Иван Антонович.

— Тогда налейте нам символическую, — попросил Калинин.

— Я не буду, — приподнял руку Дундич. — Приедем на место, передам вас другой команде, тогда с большой радостью. Целый стакан!

— Не обижайтесь, Михаил Иванович, — вступился за своего подчиненного Буденный. — Он у меня при исполнении не потребляет. За что и люблю, и ценю. Потому могу поручить ему любое дело. А на дорожку самое милое дело чаек с медком да с чабором. Так прогревает…

Комкор распахнул дверь и кивком головы пригласил Дундича на улицу. Когда выехали со двора, Буденный сказал:

— В дивизион я один съезжу, а ты по-скорому домой, валенки надень. Я твоему ординарцу специально выделил. И бурку не забудь. — И, не ожидая возражения, дал шпоры Казбеку.

На станцию выехали с таким расчетом, чтобы вернуться засветло. Проводы были теплыми. За легкими санями, запряженными парой крепких орловских рысаков, до околицы ехал почти весь штаб и резервный дивизион. Бойцы с подъемом пели:

Как только въехали в лесную чащу, посыпал будто пропущенный через сито снежок. Пружинистые ветки елей тянулись к всадникам забинтованными лохматыми лапами. Порой они не выдерживали бремени снега, с глухим шорохом сбрасывали его с себя, заставляя лошадей вздрагивать, дыбиться и прижимать уши. Тишина, робкий солнцегрев, разлитый по разномастной зелени хвои, располагали к несуетной беседе и задушевным песням.

Дундич ехал обочь саней и охотно отвечал на все вопросы почетных пассажиров. С особым удовольствием рассказал он, как после его посещения штаба Шкуро по всему городу были развешаны приказы о необходимости поимки красного дьявола и тому, кто выполнит приказ, обещалась награда в десять тысяч золотых рублей.

— Когда я узнал, что для Шкуро моя голова такая дорогая, хотел пойти в штаб генерала, — совсем развеселился Дундич, — Приду и скажу, думаю, вот я — Дундич. Сам себя привел. Давай десять тысяч. Буденный не разрешил. Сказал, что беляки обманут, голову снимут, а деньги не отдадут.

— Да зачем же вам деньги, если голову снимут? — серьезно спросил Калинин.

Я бы их в фонд мировой революции отдал, — без смеха ответил Дундич.

— Нет, товарищ, — ласково сказал Михаил Иванович, — вы не знаете настоящую цену своей голове. Сражаясь за светлое завтра, вы, воины Рабоче-Крестьянской Красной Армии, каждый день можете отдать свое самое прекрасное — сегодня. У меня создалось такое впечатление, что вы порой напрасно рискуете жизнью, как будто любуетесь, видя костлявую на своих плечах. Я вас очень прошу: берегите себя. Ведь у вас еще все впереди.

— Если все будут беречь себя, — сказал задумчиво Дундич, — кто же в атаку пойдет?

— Беречь — совершенно не значит прятаться за спины товарищей, — возразил Калинин. — Наш великий полководец Суворов учил своих солдат побеждать не числом, а уменьем.

— Я так и воюю, — вновь оживился Дундич.