|
Вся фигура Харлова до того была необычайна, что собака моя, как только увидала его, круто уперлась, поджала хвост и зарычала. Он чуть-чуть повернул голову и уставил на меня и на мою собаку свои одичалые глаза. Много его меняла борода, хотя короткая, но густая, курчавая, в белых вихрах, наподобие смушек. В правой его руке лежал конец удилища, другой конец слабо колыхался на воде. Сердце у меня невольно иокнуло; однако я собрался с духом, подошел к нему и поздоровался с ним. Он медленно заморгал, словно спросонья.
— Что это вы, Мартын Петрович, — начал я, — рыбу здесь ловите? — Да… рыбу, — отвечал он сиплым голосом и дернул кверху удилище, на конце которого болтался обрывок нитки в аршин и без крючка. — У вас леса порвана, — заметил я и тут же увидал, что возле Мартына Петровича ни лейки не оказывалось, ни червей… И какая могла быть ловля в сентябре?! — Порвана? — промолвил он и провел рукой по лицу. — Но это всё едино! Он снова закинул свою удочку. — Натальи Николаевны сынок? — спросил он меня спустя минуты две, в течение которых я не без тайного изумления его рассматривал. Он, хотя и похудел сильно, однако все-таки казался исполином; но в какое он был одет рубище и как опустился весь! — Точно так, — отвечал я, — я сын Натальи Николаевны Б. — Здравствует? — Матушка моя здорова. Она очень огорчилась вашим отказом, — прибавил я, — она никак не ожидала, что вы не захотите к ней приехать. Мартын Петрович понурился. — А был ты… там? — спросил он, качнув в сторону головою. — Где? — Там… на усадьбе. Не был? Сходи. Что тебе здесь делать? Сходи. Разговаривать со мной нечего. Не люблю. Он помолчал. — Тебе бы всё с ружьем баловаться! В младых летах будучи, и я по этой дорожке бегал. Только отец у меня… а я его уважал; во как! не то, что нынешние. Отхлестал отец меня арапником — и шабаш! Полно баловаться! Потому я его уважал… У!.. Да… Харлов опять помолчал. — А ты здесь не оставайся, — начал он снова. — Ты на усадьбу сходи. Там теперь хозяйство идет на славу. Володька… — Тут он на миг запнулся. — Володька у меня на все руки. Молодец! Ну да и бестия же! Я не знал, что сказать; Мартын Петрович говорил очень спокойно. — И дочерей посмотри. Ты, чай, помнишь, у меня были дочери. Они тоже хозяйки… ловкие. А я стар становлюсь, брат; отстранился. На покой, знаешь… «Хорош покой!» — подумал я, взглянув кругом. — Мартын Петрович! — промолвил я вслух. — Вам непременно надо к нам приехать. Харлов глянул на меня. — Ступай, брат, прочь; вот что. — Не огорчайте маменьку, приезжайте. — Ступай, брат, ступай, — твердил Харлов. — Что тебе со мной разговаривать? — Если у вас экипажа нет, маменька вам свой пришлет. — Ступай! — Да, право же, Мартын Петрович! Харлов опять понурился — и мне показалось, что его потемневшие, как бы землей перекрытые щеки слегка покраснели. — Право, приезжайте, — продолжал я. — Что вам тут сидеть-то? Себя мучить? — Как так мучить, — промолвил он с расстановкой. — Да так же — мучить? — повторил я. Харлов замолчал и словно в думу погрузился. Ободренный этим молчаньем, я решился быть откровенным, действовать прямо, начистоту. |
