|
Насладим ушеса честной компании! (Г-н Ратч любил уснащать свою русскую речь; у него то и дело вырывались выражения, подобные тем, которыми испещрены все ультранародные стихотворения князя Вяземского: «дока для всего», вместо «на всё», «здесь нам не обиход», «глядит в угоду, не напоказ», и т. п. Помнится, однажды Иван Демьяныч, увлеченный своею любовью к бойким словам с энергическим окончанием, стал уверять меня, что у него в саду везде известняк, хворостняк и валежняк.) Так как? Идет? — воскликнул Иван Демьяныч, видя, что Фустов не возражает. — Колька, марш в кабинет, тащи сюда пюпитры! Ольга, волоки цитру! Да свечек к пюпитрам соблаговоли, благоверная! (Г-н Ратч вертелся по комнате, как кубарь.) Петр Гаврилыч, вы любите музыку, ась? А коли не любите, беседой займитесь, только, чур, под сурдинкой! Ха-ха-ха! И где этот шут Виктор пропадает? Послушал бы тоже! Вы его, Элеонора Карповна, совсем разбаловали!
Элеонора Карповна вся вспыхнула. — Aber was kann ich denn, Иван Демьяныч… — Ну, хорошо, хорошо, не клянчи! Bleibe ruhig, hast verstanden? Александр Давыдыч! милости просим! Дети немедленно исполнили приказание родителя, пюпитры воздвиглись, началась музыка. Я уже сказал, что Фустов отлично играл на цитре, но на меня этот инструмент постоянно производил впечатление самое тягостное. Мне всегда чудилось и чудится доселе, что в цитре заключена душа дряхлого жида-ростовщика и что она гнусливо ноет и плачется на безжалостного виртуоза, заставляющего ее издавать звуки. Игра г. Ратча также не могла доставить мне удовольствие; к тому ж его внезапно побагровевшее лицо со злобно вращавшимися белыми глазами приняло зловещее выражение: точно он собирался убить кого-то своим фаготом и заранее ругался и грозил, выпуская одну за другою удавленно-хриплые, грубые ноты. Я присоседился к Сусанне и, выждав первую минутную паузу, спросил ее, так же ли она любит музыку, как ее батюшка? Она отклонилась, как будто я толкнул ее, и промолвила отрывисто: — Кто? — Ваш батюшка, — повторил я, — господин Ратч. — Господин Ратч мне не отец. — Не отец? Извините меня… Я, должно быть, не так понял… Но мне помнится, Александр Давыдыч… Сусанна поемотрела на меня пристально и пугливо. — Вы не поняли господина Фустова. Господин Ратч мой вотчим. Я помолчал. — И вы музыки не любите? — начал я снова. Сусанна опять глянула на меня. Решительно, в ее глазах было что-то одичалое. Она, очевидно, не ожидала и не желала продолжения нашего разговора. — Я вам этого не сказала, — медленно произнесла она. — Тру-ту-ту-ту-ту-у-у… — со внезапною яростью пробурчал фагот, выделывая окончательную фиоритуру. Я обернулся, увидал раздутую, как у удава, под оттопыренными ушами, красную шею г. Ратча, и очень он мне показался гадок. — Но этого… инструмента вы, наверно, не любите, — сказал я вполголоса. — Да… я не люблю, — отвечала она, как бы поняв мой тайный намек. «Вот как!» — подумал я и словно чему-то обрадовался. — Сусанна Ивановна, — проговорила вдруг Элеонора Карповна на своем немецко-русском языке, — музыку очень любит и очень сама прекрасно играет на фортепиано, только она не хочет играть на фортепиано, когда ее очень просят играть. Сусанна ничего не ответила Элеоноре Карповне — она даже не поглядела на нее и только слегка, под опущенными веками, повела глазами в ее сторону. По одному этому движению, — по движению ее зрачков, — я мог понять, какого рода чувства Сусанна питала ко второй супруге своего вотчима… И я опять чему-то порадовался. |
