Заскрипел и поехал лифт. Подъезд начал просыпаться. Осталось перетерпеть полчаса.

Антон Иванович пошел в комнату и стал рыться в шкафу. Он нашел свою старую тетрадку с выцветающими чернилами на пожелтевших листах, а в ней – то место, которое раньше его всегда волновало.

«…Часто начинаешь делать новое дело, и дело спорится и идет быстро, и поддаешься гордости, радуясь своему умению. До тех пор, пока вдруг вспоминаешь, как уже учился этому раньше, и когда-то прошел все положенные стадии сомнений и ошибок. Гордость уступает место неловкости и разочарованию, что забыл, но и радости, что вспомнил.

Иногда радость приобретает оттенки жути. Становится просто жутко, когда после долгих блужданий осознаешь, что когда-то ты, может и не очень хорошо, но понимал и знал, зачем здесь, а потом забыл и вот только вспомнил. Так жутко, будто ты стоял над обрывом без дна, каждый миг готов был сорваться, не сознавал этого, но пронесло, и ты понял, что мог пропасть.

Удивительна способность человека забывать, а потом заново открывать давно и много раз открытые вещи. Но главное удивление состоит в отказе видеть очевидное и признать правду, а не долго придумывать какие-то невозможные объяснения, кружить вокруг, чтобы, наконец, вспомнить известное и истинное знание.

А ведь нам каждому подсказывают остановиться, подумать, понять и вспомнить, зачем мы здесь.

Удивительно, как эти подсказки, если мы не были внимательны и не смогли сразу осознать их, сохраняются в памяти.

Помню один сон. Его материальным источником можно считать мои сидения в библиотеке высотного здания на Воробьевых горах. Там, примерно на двадцатом этаже, в некоторые особенно неприятные дни промозглой московской осени молочно-свинцовые облака опускались низко к земле, и, смотря в окно, я видел, как в них растворяются стены здания и очертания земли.

Аскетичное ретро-убранство комнаты, все эти добротные, но старые, сталинских времен, шкафы с книгами, столы, тумбочки, – и облака, скрывшие землю и стены здания под тобой, – все это рождало сомнения в реальности окружающего нас мира. Включенный верхний желтый свет и свет в зеленых стеклянных абажурах настольных ламп, несколько одиноких фигур за письменными столами, почти домашние тепло и уют, – и какой-то особенно неприятный гуд в вентиляционных каналах от гула ветров. Все настраивало на романтически-мистические чувства, обостряемые молодостью и непривычкой тела к большому городу и высоте. И все же, все же… Почему это помнится?

Снилось примерно следующее.

Я куда-то шел среди высоких серых стен, облицованных гранитными плитками. Шел не внутри старого, еще крепкого, но требующего ремонта дома, а вне его. Наверное, я хотел попасть внутрь. Я был высоко над землей, я ее не видел. Видел только ближний круг, ограниченный молочными облаками с рваными краями. Я то поднимался, то опускался, то перелезал, то пролезал среди лабиринта стен, увитых увядающими растениями, частью еще зелеными. Людей никого не было. И звуков никаких, кроме стука собственного сердца. Чем дольше шел и лез, тем чаще оно стучало. Вот побежали мурашки по коже, потому что страшно. Я все куда-то лез внутрь и не мог там оказаться и не знал, зачем мне туда, и кто меня направляет. Движение ускорилось, и мурашки чаще, и сердце бьется… Я точно целую жизнь бегу, а усталости нет. Я все лезу, и кружу, и обегаю. Потом меня начинает трясти и охватывает жуть, потому что я гляжу вниз и не вижу опоры. Но я ясно помню, что не летел, а именно шел и лез, и пролезал! Значит, опора была и вдруг пропала.