|
Потому-то женщина и не может быть великим поэтом. Но когда дело идет о литературных произведениях, не чуждых поэзии, но чуждых художественности, женщина лучше, нежели мужчина, может изображать женские характеры, и ее женское зрение всегда подметит и схватит такие тонкие черты, такие невидимые оттенки в характере или положении женщины, которые всего резче выражают то и другое и которых мужчина никогда не подметит. Но точно так же и женщина должна далеко уступить мужчине в изображении мужских характеров и положений. И это очень понятно: в произведениях такого рода действительность не изображается такою, какова она есть, без отношения к личности изображающегося, но списывается со взгляда автора, – и чем изображаемые им предметы относительнее, ближе, родственнее к личности автора, тем изображения его вернее и истиннее, и наоборот. Опытность и опыт, не имеющие никакого влияния в творчестве, тут играют первую роль, и потому-то в таких произведениях лицо, хорошо и ясно представляющееся автору, не узнается читателями, и положение, с особенною любовию нарисованное автором, не интересует читателей: часто то и другое списано или переделано с известного лица или с известного обстоятельства.
Итак, полнота горячего чувства, верность многих положений, истина в изображении многих черт и оттенков женских характеров, искусный, увлекательный рассказ и, прибавим к этому, прекрасный слог, которым и мужчины редко владеют у нас, – вот достоинства повестей г-жи Жуковой. Что касается до их недостатков, которых они не совсем чужды, главнейший из них – излишняя плодовитость, чтобы не сказать растянутость. Каждая из них могла б быть по крайней мере целою третью меньше, – и была бы, без всякого сомнения, лучше. Хотя г-жа Жукова и менее других повествователей увлекается бальзаковскою манерою рассуждать там, где надо рассказывать, но она все-таки не чужда этого недостатка. Там, где говорит ее чувство, вы невольно увлекаетесь; но где она рассуждает – скучаете немного. Женщина всего менее способна рассуждать: она, по своей природе, верно понимает и схватывает все прямо, в полноте и целости, чувством, а не умом; начиная же рассуждать, невольно вдается в резонерство. Верно изображая событие (факт), она иногда ложно понимает его, когда вздумает объяснять его значение. Так, например, в повести «Суд сердца» молодая женщина, страстно любившая своего мужа и благодетеля, человека благородного, но годившегося ей в отцы по своим летам, вдруг любит другого и готова ему отдаться. Автор об этом странном явлении рассуждает так и сяк; а «ларчик просто открывался»: [8 - Усеченная цитата из басни И. А. Крылова «Ларчик» (1808).] благодарность и уважение совсем не то, что любовь, и, при неравенстве лет, привязать к себе женщину молодую, жаждущую любви и сочувствия молодого же сердца, привязать ее к себе одною благодарностию и удивлением[9 - По-видимому, опечатка. Должно быть: «уважением к себе…»] к себе – самое плохое и ненадежное средство.
Повесть есть самый благодарный род для литературных, беллетрических талантов. Нехудожественный роман, при всех своих достоинствах, только местами может увлекать, но целым будет производить впечатление скуки и усталости. Что касается до драмы, то пора бы уже сознать, что нехудожественные драмы могут иметь даже великие относительные достоинства на сцене, но в печати решительно никуда не годятся. Умный человек, даже с большим литературным талантом, может трудиться для театра и наконец выписаться, то есть сделаться хорошим драматическим писателем, но печататься не станет, – разве пошалит раз, да и будет. Драма не допускает ни рассуждения, ни излияния чувств по поводу того или другого положения: в драме автор должен быть невидим; лица, положения, части и целое – все должно в ней говорить само за себя. Но повесть допускает личное участие автора и может быть прекрасным либретто для музыки его чувства, а часто и ума, если только ум и музыка имеют между собою какое-нибудь отношение, хоть для того, чтобы хоть с натяжкою подать нам повод к сравнению, которое нам кажется очень годным для выражения нашей мысли. |
