Как раз в это время вестовой подал к подъезду ярко-рыжего гунтера. Конь нетерпеливо бил землю и мотал головой. Из гостиницы, не спеша натягивая тугие перчатки, вышел давешний ротмистр. Он внимательно оглядел седловку, взял у вестового поводья, уверенным движением вдел ногу в стремя и вскочил в седло.

— Этакий конюх! Тоже воздушные корабли строить собрался! — желчно пробормотал Ленуар. — Нечего смотреть, идем спать…

Но, не помня себя, Бианка толкнула оконную раму.

— Господин ротмистр, не забудьте про свидание! — закричала она, высунувшись из окна.

— Ты с ума сошла!..

Но офицер уже услышал Бианку.

— Я никогда не забываю о свиданиях с дамами! — весело крикнул он в ответ.

— Позор, какой позор! — шипел Жан.

Он сердито захлопнул окно и поспешно полез под одеяло, надвигая на уши ночной колпак: в комнате стало очень холодно.

Эскадрон построился. Раздалась команда. Четыреста подков звонко зацокали по булыжнику.

Дрожа от негодования и холода, Ленуар ворчал:

— Тевтон, настоящий дикарь! И еще говорит о какой-то науке, лошадник несчастный.

А Бианка все стояла у окна.

И вдруг Ленуар вспомнил, что вчера в конце беседы немецкий офицер подал Бианке какую-то записку, шутя заявив:

— Я привык закреплять свои обязательства документами…

Схватив со стола листок, вырванный немцем из блокнота, Жан, закипая гневом, прочел:

«25 марта 1891 года Фердинанд граф фон Цеппелин назначает прогулку по воздуху над Боденским озером».

Мелкие клочки бумаги полетели на пол. Жан забыл про холод и сон. Толстыми волосатыми ногами он топтал крошечные обрывки записки:

— Паршивый франт… сволочь!

Потом, задыхаясь от злобы, остановился, придумывая какое-нибудь новое обидное ругательство, которое могло бы задеть Бианку.

Но она продолжала стоять у окна…

16

Прошли годы. Ленуар решил навсегда остаться в Ла-Варенне, куда привело его бегство от революции.

Франкфуртский мир был давно заключен. Обязательство правительства Тьера об уплате пятимиллиардной контрибуции победителям быстро претворилось в реальную форму непосильных налогов и тягот для рабочей и земледельческой Франции. От грозной Коммуны ничего не осталось, кроме могил на Пер-Лашезе. «Законность» и «порядок» торжествовали.

2600 слесарей, медников, литейщиков,

   1600 плотников, столяров, мебельщиков,

      1500 башмачников, кожевников, шорников,

         100 конторщиков, приказчиков, чертежников,

            528 ювелиров, часовщиков, гранильщиков,

               106 учителей математики, литературы, танцев,

артисты, кучера, художники, ассенизаторы,

   студенты, гарсоны, кровельщики, портные,

      их жены,

         матери,

            сестры,

               сыновья,

                  дочери, —

все в возрасте от восьми до восьмидесяти лет, кто был на баррикадах и около баррикад;

все, кто дрался с оружием в руках,

готовил пищу бойцам,

перевязывал их раны,

оплакивал мертвых;

кто говорил о них без пены злобы,

кто думал о них, как о честных бойцах за правое дело, —

все, все, все,

все нашли возмездие по формуле Тьера: «именем закона, на основании закона, при помощи закона».