Опять найдем похожую картину у Дашковой. В пьесе «Тоисиоков» она рисует замужество госпожи Решимовой: «Ну-с, приехали мы в город; и чтобы не подвергнуться той же скуке, стали разъезжать он в сторону, а я в другую. Поутру в лавках, да на гулянье, потом спешу одеться, чтобы обедать в гостях, после в комедию, оттуда на бал; с утренней зарей домой возвратимся так измучены, так устанем… а веселья и удовольствия нимало не находили… Тут я спохватилась».

Красной нитью эти рассуждения пройдут через тексты близких литературных потомков Фонвизина, вызывая неизменную скуку читателей. Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» обрушивается на женщин большого света: «Светские дамы, будучи всегда на сцене, привыкают думать только о театральных добродетелях. Со вкусом одеться, хорошо выйти, приятно взглянуть, есть важное достоинство для женщины, которая живет в гостях, а дома только спит или сидит за туалетом. Ныне большой ужин, завтра бал: красавица танцует до пяти часов утра; и на другой день до того ли ей, чтобы заниматься своими нравственными должностями?» Заметно, что поучения Стародума и сетования Решимовой накладываются здесь друг на друга.

К 30-м годам XIX века у А. А. Бестужева-Марлинского те же жалобы на светские браки обретут и излишнее многословие, и заметную затрепанность: «Смех и горе, как у нас совершаются свадьбы! Мы торопимся жить, а жениться опаздываем: всякий хочет добиться до штабских или генеральских эполетов, чтобы дороже перепродать их по рядной записи. Невеста идет в придачу к приданому, а как сочтут на деле — смотришь, у невесты недостаток душ, у жениха тела… Хороша ли, нет ли она собой, но она молода, она желает нравиться и наслаждаться… а что находит она в благоверном своем супруге? Под сукном да ватою завернутый фланелью барометр… Жена поневоле станет бегать из дома: там пахнет пустотою».

Даже любящие супруги разлучаются благодаря такому образу жизни. В «Маскараде» М. Ю. Лермонтов говорит устами главной героини:

Значит, тема долгое время оставалась животрепещущей. Недаром фонвизинская Софья восклицает: «Ах, как я этого примера ужасаюсь!» Именно брак из-за денег, где «нимало не наблюдаются» сердечная склонность и добродетели молодых, мог выйти у нее со Скотининым или Митрофаном. Но дядя привез приданое — десять тысяч, «чтобы бедность достойного жениха нас не останавливала», — и готов отдать руку племянницы возлюбленному.

В самый неподходящий момент Простакова решает силой увезти Софью из дома и тайно обвенчать ее со своим сыном Митрофаном. Она и раньше надеялась, что дядя как-нибудь помрет в Сибири, даже предавалась наивному деревенскому колдовству: ставила за Стародума свечки, как за покойного. Не помогло. Теперь ее план состоит в том, чтобы ранним утром отвезти Софью в церковь: «Старик прогневается да простит и за неволею. А мы свое возьмем».

Невесту спасает ее прежний жених Милон, случайно оказавшийся рядом. Но Простакова не может опомниться от вмешательства. «Плуты! Воры! Мошенники! Всех перебить велю до смерти! — кричит она холопам. — Какая я госпожа в доме! Чужой погрозит, приказ мой ни во что… Жива быть не хочу». Только слова Правдина: «Сейчас представлю ее перед суд как нарушительницу гражданского спокойства!» — заставляют барыню охолонуть, но не раскаяться. Едва Стародум прощает, как Простакова вновь принимается за слуг: «Я теперь же всех с головы на голову».

Однако нашла коса на камень. Оказывается, и холопов у нее готовы отобрать.