Современный читатель знает, что в 1767 году крестьянам запрещалось жаловаться на господ императрице. На этом обычно и строятся представления о судебной системе того времени. Однако в реальности сложилась обратная ситуация: возросшее число жалоб и заставило освободить от них собственные ее императорского величества руки. Рассмотрением жалоб занимались разные органы — от Тайной экспедиции Сената до канцелярий полицмейстерских дел, губернских правлений, нижних земских судов и т. д. Часто документы кочевали от инстанции к инстанции, что до бесконечности затягивало расследование. Однако общая тенденция изменилась — отношение помещиков с крестьянами стало сферой применения уголовного права.

Наказание Салтыковой было в известной степени воспитательной мерой. Тот факт, что оно прошло в Москве в дни заседания Уложенной комиссии, придавало случившемуся государственный статус. Постепенно администрация зашевелилась. Но до сельских глубин рука правосудия дотягивалась только в том случае, если о жестокости тамошних помещиков становилось известно. Глушь и дальние расстояния охраняли изуверов. Екатерина II в замечаниях на книгу аббата Шаппа д’Отроша писала, что «хорошее или дурное обращение с прислугою гораздо более зависит от хорошей или дурной нравственности, чем от законов страны». Законы имелись. А вот исполнять их или нет — было делом нравственности каждого помещика. Пока его не хватала за руку администрация губернии. Что происходило далеко не всегда.

Так, в 1786 году во Владимирской губернии генерал-губернатор граф Салтыков начал дело против помещика Карташова по обвинению в жестоком обращении с людьми. Был произведен обыск, от соседних помещиков собраны сведения. 164 человека заявили, что видели, как крестьяне Карташова ходят по ночам просить милостыню, и слышали от них о побоях и мучительстве. Полторы сотни жителей деревни Карташова ударились в бега, их дома стояли пустыми и разваливались.

Что становилось причиной наказания домашних тиранов? Человеколюбие правительства? Может быть. Но в не меньшей степени страх. Ведь крепостные господ Карташовых демонстрировали свои побои не только под господскими окнами. Куда чаще они протягивали руку за милостыней у ворот своего брата-крестьянина, вызывая жалость и возмущение. Даже во внешне благополучных имениях народ мог начать бунтовать.

Поэтому Правдин не только «ради подвига своего сердца» и не из одних «человеколюбивых видов» начальства искал «злонравных невежд, которые, имея над людьми своими полную власть, употребляют ее во зло». Такова была его прямая обязанность. Пугачевщина закончилась не так давно.

А вот найдя таковое «злонравие», он мог действовать двояко. Например, прислать солдат, чтобы утихомирить крестьян, если возмущение уже началось. Согласно губернской реформе, наместник получал в свои руки серьезные воинские контингенты, чтобы, не донося в центр, действовать в провинции. С таким отрядом и идет в Москву Милон. Кстати, испуг Простаковых при виде его команды только подчеркивает, что у хозяев имения рыльце в пушку.

Был и другой выход: наказать господ. «Я уведомил уже о всех здешних варварствах нашего начальника и не сумневаюсь, что унять их возьмутся меры», — говорит чиновник Милону. Обычным приговором по таким делам было годовое покаяние на хлебе и воде в каком-нибудь отдаленном монастыре, а затем ссылка в Сибирь на каторжную работу без срока. Известны и случаи клеймения помещиков-изуверов на лбу и щеках.

«Куча мерзавцев»

Фонвизин в полном соответствии с реальностью свел вместе чиновника, расследовавшего дело, и офицера во главе отряда. Последний должен был штыками подкрепить полномочия первого.