Так, начиная с весны 1923 года перевод всех Северных лагерей на Соловки уже по сути был решенным вопросом.

Зампред ГПУ И. С. Уншлихт рапортовал: «Северные Лагеря принудительных работ ГПУ организуются в целях осуществления необходимой изоляции наиболее опасного в социальном отношении элемента на территории СССР. Лагеря эти имеют специальное назначение — содержание под стражей политических и уголовных преступников, отбывающих наказание по внесудебным приговорам ГПУ, органов упраздненной ВЧК, а также подлежащих содержанию под стражей по постановлению Особой Комиссии по административной высылке».

Таким образом, можно утверждать, что Соловецкий Лагерь Особого Назначения (СЛОН) формировался как своего рода матрица пенитенциарной системы СССР, которая должна была быть взята за основу на всей территории страны.

О скоплении на острове самого разнообразного начальства, чиновников и, как бы сейчас сказали, силовых подразделений ВЧК—ГПУ—НКВД уже сообщалось в письме Г. А. Алексеева. Кардинальное переустройство жизни Соловков требовало, что и понятно, не только руководящих окриков, бесконечных постановлений, приказов и циркуляров, но и значительных финансовых вливаний.

До недавнего времени один из богатейших русских православных монастырей, как уже было отмечено в воспоминаниях П. Д. Барановского, давал изрядное количество поводов к безудержному воровству. Опять же контролировать средства, отпущенные государством на обустройство лагеря особого назначения на Белом море, было делом непростым, а порой так и вообще невозможным.

В ночь с 29 на 30 мая 1923 года в Казначейском корпусе, где располагалось правление совхоза «Соловки», вспыхнул пожар, который продолжался трое суток и охватил Настоятельский, Рухлядный и Квасоваренный корпуса, Трапезную палату, Успенский, Спасо-Преображенский, Троицкий соборы и Никольскую церковь, а также второй ярус колокольни. В результате пожара полностью сгорели монастырская библиотека и архив «Управления советского хозяйства на Соловецких островах».

Для расследования инцидента на остров прибыла комиссия, которую возглавил некто Зорин (увы, никакой подробной информацией об этом человеке, впоследствии соловецком заключенном, мы не располагаем).

Из заключения комиссии: «Было установлено, что загорелось около двух часов ночи на чердаке Казначейского корпуса на потолке канцелярии Совхоза. Кирпичные [стены] предотвратили распространение огня в сторону Благовещенской церкви и Настоятельского корпуса (теперешней столовой). Был третий час ночи, когда все спокойно спали. Стороживший на кремлевской стене монах впервые увидел огонь, пробиравшийся через крышу над горевшим чердаком, и густой дым около галереи-прохода, соединявшего горевший корпус с собором. Он слез со стены и сделал тревогу звоном в набатный колокол. Вскоре были разбужены управляющий и его помощник. Последнего видели около часа ночи близ пожарного депо. Проход-галерея, соединяющая горевший корпус с соборами, имела деревянный крашеный пол и заштукатуренный потолок. На стенах и на потолке были написаны всевозможные картины, и здесь для огня было достаточно пищи. Сильной тягой воздуха тянуло огонь в пустые паперти. В первый момент монахи (всего их во время пожара было около 150 человек) были охвачены сильной паникой. Такая же паника была и среди администрации Совхоза. Распространение огня можно было предотвратить разрушением галереи-прохода, но момент был упущен. Пока привели в порядок паровую машину, развели пары, везли ее к Святому озеру, прокладывали рукава — огонь гулял вовсю на паперти соборов. Принимать какие-либо меры к тушению горящих соборов администрация была бессильна, а большинство монахов, видя такое бедствие, начали спасать свое имущество. Пожар продолжался день и ночь — трое суток. Через несколько дней после нашего приезда была создана комиссия из специалистов, которая определила убытки от пожара».