Стале быть, именно эта «будущность» и является залогом достижения тех нравственных вершин и свершения тех аскетических подвигов, о которых и не может помыслить холодный рассудок, так как не подвержен теплоте сердечного горения, то есть любви.

Поводом к размышлениям подобного рода послужило описанное в Житии Зосимы чудесное событие, точнее говоря, видение, которого удостоился отшельник сразу по прибытии на остров:

«Когда же настало утро, вышел блаженный Зосима из шалаша — и было ему явлено некое предивное видение: увидел он луч пресветлый, который всего его просветил, и Божественное сияние место то осияло. Объял его ужас от такого видения; и видит он на востоке церковь, стоящую на воздухе, большую и прекрасную, простершуюся над землей. От такого пречудного видения изменился в лице Зосима — и пришел к Герману, и стал рассказывать ему о видении».

Указующий луч, «луч пресветлый», мы встречаем и в Житии преподобного Кирилла Белозерского, когда старец, следуя указанию Богородицы, покидает Московский Симонов монастырь и, придя в Белозерские пределы, на берег Сиверского озера, восходит на гору Мауру. Отсюда он видит таинственный световой столп, указующий на то место, где должна быть устроена Успенская обитель. С одной стороны, это, безусловно, топос, своего рода мистическая и одновременно метафорическая категория, подчеркивающая особое, избранное назначение отшельника, словно глас вопиющего в пустыне, восклицающего: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Мк. 1, 3).

Однако, с другой стороны, «пресветлый луч», световой столп — достаточно распространенное на Русском Севере природное явление, по большей части происходящее при взаимодействии лучей заходящего или восходящего солнца с перистыми облаками.

Таким образом, в сознании Зосимы, впервые оказавшегося на острове, происходит совмещение образов, рожденных его воображением, и живых впечатлений, картин, видений, а также исходящего из самой глубины сердца переживания теплоты «неизреченного света», ради которого он оставил родительский дом, материк и оказался на Большом Соловецком острове.

«Выйди из земли твоей и из дома отца твоего и поселись в земле, которую Я укажу тебе, — и там скажу тебе, что подобает творить». — Не уставая мысленно произносить эти слова Спасителя, Зосима вместе с Германом приступает к работе.

Равнинный рельеф местности, избранной отшельниками для устройства своего общежития, надо полагать, обусловил иной, по сравнению с 1429 годом, подход к строительству келий. На сей раз Зосима и Герман возводят кельи из бревен, а не копают кельи-землянки или полуземлянки, как это было у подножия Секирной горы во времена преподобного Савватия.

Также «землю копали мотыгами и от земли питались», а близость озера и морской заводи, укрытой от ветра, говорит нам о том, что, скорее всего, соловецкие подвижники наладили лов рыбы в непосредственной близости от своего жилья.

Однако видение церкви, «стоящей на воздухе, большой и прекрасной, простершейся над землей», никак не идет у Зосимы из головы, будоражит его воображение, словно наполняя слова Соломона: «Сердце правое... ищет чувства» (Притч. 27, 21) особым смыслом. Речь, разумеется, идет о чувстве как об источнике Божественного огня, как о ревностном сосредоточении ума в самом себе, как о бесконечном покаянии и глубочайшем сокрушении о грехах.

Скорее всего, именно размышления о необходимости возведения на острове храма, а не часовни (чего раньше здесь никогда не было), — именно храма, в котором можно было бы совершать Божественную литургию, подвигает отшельников принять следующее решение — Герман должен отправиться на материк «к христолюбивым людям ради нужд монастырского строительства».

Таким образом, повторяя подвиг преподобного Савватия, Зосима остается на острове один.