— За вином, — лаконично объяснил жандарм.

— Цивилизация! Чем тебе не Европа! — отозвался я.

— Не совсем. Здесь, на Маркизах, вино продают только в Атуане и Таиохаэ, там, где есть жандарм.

— А норма какая?

— Два литра в неделю.

— Кроме того, полинезийцы за любую работу требуют вина, — смеясь, добавил художник. — От денег отказываются. Не дашь вина, не будут работать. И набирается еще четыре-пять литров в неделю. Выпивают все в один присест. Каждый вечер в поселке гулянье и драки. В воскресенье надевают чистую, аккуратно выглаженную одежду — недаром жены в интернате учились — и отправляются в церковь слушать проповедь о вреде пьянства. Но в понедельник открывается лавка, и вечером — снова драки, несколько человек попадают в кутузку. Выйдут оттуда — и опять в очередь за вином. Да здравствует цивилизация! Кто на этом зарабатывает? Фирма, разумеется! Она почти такая же могущественная, как миссия. К сожалению, они служат разным господам, и бедные островитяне оказываются сбитыми с толку. Один европеец говорит одно, другой — прямо противоположное. Белые сами не знают, чего хотят, и так во всем. Кому верить? В итоге полинезийцы вообще перестают верить белым.

Разумеется, кроме новозеландской фирмы в Атуане были китайские купцы и пекари. Они не упускали возможности нажиться на чем угодно; кубики льда, лимонад и хлеб и здесь стали предметами насущной необходимости. Беспечные маркизцы способны отдать немалые деньги даже за дыню, хотя вполне могли бы вырастить ее в своем огороде. Были в Атуане такие лентяи, которые каждое утро покупали в лавке горячую воду для кофе! Зачем самому возиться, если купец так дешево продает ее: один франк чашка…

Местные достопримечательности не исчерпывались миссией и лавками; в Атуане был свои телеграф, школа, кинотеатр. Правда, последний помещался в одном из зданий миссии, и «крутил» фильмы сам епископ, но он не ограничивался картинами религиозного содержания и показывал вестерны, фильмы с участием певца Тино Росси, фарсы, герои которых лихо швыряли друг другу в физиономии торты, — словом, весь обычный для французской Океании репертуар. Прочие картины вызывают у островитян зевоту. Причина столь резко очерченных симпатий ясна: не зная языков и европейских условий, полинезийцы других фильмов просто не понимают, тогда как бесхитростная фабула вестернов и фарсов доступна любому; песни и музыка островитянам тоже по душе.

Маркизцы принимают всерьез все, что происходит на экране, отчего подчас происходят удивительные недоразумения. Я пошел однажды вечером в кино на вестерн: американские солдаты и колонисты крошили почем зря ни в чем не повинных индейцев. Зрители выражали восторг так же бурно, как мальчишки в Америке или Швеции. После сеанса началось оживленное обсуждение. Разумеется, меня втянули в разговор, считая, что любой белый должен знать все о диком Западе.

— Не страшно тебе было в Марите? — спросил плечистый мужчина, который казался мне страшнее всех индейцев вместе взятых. (Марите — Америка).

— Нет, — честно ответил я. — Индейцев осталось очень мяло, и к тому же это чрезвычайно миролюбивый народ.

— Миролюбивый? Просто они боятся… А зазеваешься, так небось подкрадутся сзади и…

— Да нет же.