— Конечно, я знаю, что он прославился после смерти, что его картины очень высоко ценятся кое-кем, за них дают большие деньги. Откровенно говоря, но понимаю почему. Я видел много его картин здесь, в Атуане, они мне никогда не нравились. Возможно, он был неплохой рисовальщик — но какие ужасные, варварские краски!

И епископ быстро перевел разговор на другие темы, в частности на приближающийся праздник Святой Девы. Сказать по совести, мне было нелегко поддерживать беседу — а все из-за церковного вина! Едва я, собравшись с духом, одолел свой бокал, как епископ тотчас извлек откуда-то новую бутылку. Я всячески старался не ударить лицом в грязь перед его преосвященством, который прилежно пил за наше здоровье. Меня не покидала надежда что-нибудь еще выведать о Гогене. Но в конце концов пришлось сдаться. Голова кружилась, внутри все горело. Я вежливо попрощался с епископом и тотчас удалился, сопровождаемый недоумевающим художником.

Наверно, наши изыскания так ничего бы и не дали, не выручи нас один из старейших французских жителей Атуаны, бывший учитель Ле Броннек. Он прибыл на остров в 1910 году, семь лет спустя после смерти Гогена, но память о «бесноватом художнике» еще была жива, и Ле Броннек предусмотрительно записал все, что ему рассказали. Мы познакомились с его записками. Кроме того, он прошел с нами по деревне — и при ого посредничестве вдруг заговорили некоторые старики. Драгоценные записки Ле Броннека, устные свидетельства островитян, а также письма и книги самого Гогена позволяют довольно ясно представить себе, как художник жил в Атуане, и лучше разобраться в трагических событиях, которые при воли его к смерти.

* * *

Впервые восхищение Гогена «примитивной экзотикой» отчетливо проявилось в 1880 году, три года спустя после того, как он оставил службу на парижской бирже и всерьез занялся живописью. «Я все еще не достиг задуманного, — писал он жене Метте. — Но можешь не сомневаться, я это сделаю, и тогда меня поймут. Христианство и цивилизация постарались лишить человека веры в себя и в красоту примитивных инстинктов; в итоге она стала мифом, но мифом, который каждый человек все еще носит в себе. Я хочу его вновь оживить».

Программа довольно неопределенная, и Гоген хорошо понимал это сам. Он еще ищет, но уже твердо знает, что ему не нравится и не подходит. Он презирает нарочитость, искусственность парижской жизни, мечтает обрести вдохновение среди простых, естественных, примитивных людей. Отправляется в Бретань и поселяется и деревушке Ион-Авен. Художник много и плодотворно трудится. Его живопись становится проще и содержательнее, но Бретань, разумеется, не может вполне отвечать его мечте о примитивности, и Гоген начинает подумывать о путешествии в тропические страны. К этому его побуждают и чисто практические соображения. Он надеется, что сможет жить там с минимальными расходами, наконец-то отделаться от надоевших материальных затруднений. Вот его собственные слова: «С каждым днем мое имя становится все более известным, но пока я жду окончательного признания, бывает, что я по нескольку дней не см».

Возможно, воспоминания молодости, когда Гоген побывал в Бразилии, питают его оптимистическую мечту о райской жизни на лоне природы. Так или иначе, он ищет край с теплым климатом и примитивными условиями, где можно дешево прожить. Ему удается собрать денег на поездку в Панаму. Почему именно в Панаму? Один из родичей занимается там коммерцией, и Гоген надеется на его помощь. Однако родич сразу же дает понять художнику, что не желает с ним знаться, да и Панама не оправдала его ожиданий. Спелые плоды не падают Гогену прямо в рот, и в конце концов он поступает на строительство канала. За шестьсот франков он по двенадцати часов в день орудует киркой под лучами палящего солнца, окруженный роем комаров.